Сады души моей всегда узорны.
В них ветры так свежи и тиховейны.
Н. Гумилев
Новый воздушно-невесомый купол Рейхстага порадовал откровением — всегда открытым отверстием-люком на самой макушке. Ассоциации приходят разные: символический купол, открытый всем ветрам, свободно дышит нововведениями и прислушивается к любым мнениям, передавая их вниз, законодателям. Или злой дух, коль еще остался в этом приснопамятном сооружении, должен выветриться окончательно, поднимаясь из каменных основ по диалектической спирали пандуса. В этой связи вспомнилась и традиционная белорусская хата-изба курная — также с отверстием в потолке-крыше, дабы едкий дым-зловоние выпускать на ветер.
Словом, об архитектуре можно и нужно говорить с особой поправкой.
Ничто не дается так дешево и ничто не стоит так дорого и так необходимо нам, как… воздух. Его мы искони имели — не жали, но, потеряв, начинаем плакать, когда его, чисто-здорового, явно не хватает. Мы сами себя надуваем-обманываем, уповая на технические средства спасения, массовое производство которых только усугубляет ситуацию. Ведь не ]]>инопланетяне]]> же, в самом деле, превращают Землю в парник для некоего селекционного эксперимента. Не они же переиначивают нашу атмосферу в астмасферу, в безвоздушное пространство. Некогда упоенные пафосом “фабрик дымных”, мы сами себя заключили в “газовые камеры”.
Не одно десятилетие назад, еще, казалось бы, в безоблачную эсэсэсэровскую эпоху был внесен приговор радиаторному заводу, что чадит в центре Минска, — снос как высшая мера биологической и гуманитарной защиты. Но, видать, заменили на пожизненное… травление зловонием. Однако не его, а ни в чем не повинных горожан. Удручающий ландшафт-бытие (фото 1). Право уж, не знаю, какая еще столица так самоистязается. Да еще с издевкой: улица Тимирязева, великого поборника естества, благодаря близости к топкам — самая грязная в городе. А мы нередко даже любуемся наивно: ночует, дескать, тучка золотая на груди у града-великана. А на поверку оказывается — наблюдаем очередной выхлоп индустриального монстра. Конец света.
Такой дым отечества и не сладок, и не приятен. Словно газовая атака в необъявленной войне. Впору вспоминать про гражданскую оборону и противогазы. Вот мы и боимся-тужимся дышать полной грудью, страшась неизлечимых болезней, как некогда “морова поветрия”. Потому и кабинеты-цеха наши все более походят на палаты реанимации после асфиксии, где вместо аппарата искусственных легких всевозможные фильтры-кондиционеры.
Наш пращур увидел бы в этом не достижение цивилизации, а растрату чего-то духовно-божественного и помолился бы за нас.
“В древности люди молились так. Я развел широко в сторону руки и невольно почувствовал, как при этом увеличивается моя грудь. Бог тогда погружался во все эти бездны…” (Р.М. Рильке).
Ибо до начала Начал Дух Святой вольготно носился между Небом и Землей, подхватывая, артикулируя Слово-дыхание. Так и Христос некогда, видимо, также раскинув руки, дунул на учеников своих, сказав при этом: “Примите Духа Святого”.
Словом, неспроста в старину душа и дыхание выражались одним словом. И в начале было Слово как возвещающее волнение воздуха.
Человеческая речь — колебание воздуха. Архитектурная — так же, как дыхание.
Полный выдох — и форма прессуется, становится физическим телом, гороподобной и неподвижно-вечной, как мумия (фото 2).
Небольшой вдох — и форма оживает, становится обитаемой, впускающей дух человеческий в свои поры-бездны (фото 3).
Полный вдох — и форма кажется невесомой, легкой, подвижной, взмывающей. А то раздувается атриумами-мехами, которые ныне достигли беспрецедентных размеров-объемов (фото 4).
Традиционная народная архитектура, та искони буквально дышала всеми порами-фибрами материалов. Не зная таких понятий, как микроклимат, добивались его самых комфортных всесезонных качеств. Это и было воистину перетекающее пространство, где воздух и согревал и охлаждал, предохраняя от сырости-плесени. Истое перетекание пространства-воздуха.
Сегодня все более уповают на имитацию посредством крупноразмерного стекла, способного создать иллюзию беспрепятственного воздушного движения. Вот только увлечение этой иллюзией до добра не доводит: изведет то невыносимым холодом, то изнуряющей жарой. Бороться с ними открытием-закрытием окна-фрамуги, когда внизу автомагистраль, — себе во вред. Тогда вконец исстрадавшиеся фасады отчаянно покрываются испариной респираторов (фото 5).
А все потому, что не стало правды в больших городах, в обмане день и ночь, засмоговано обеззвежденное небо:
…и ветры только кружатся в смятенье —
им остается, путаясь, блуждать.
Р.М.Рильке
И превращаться в коварные сквозняки-свищи, преступно рыскающие в подворотнях-колодцах, в расщелинах пресловутых уплотнителей.
Для “здравого смысла” физика ветра до банальности проста: его возникновение не нуждается в “каких-либо устроениях кроме общих свойств воздуха и тепла” (Кант). Но вот феноменология, поэтика, стихия ветра неуловима, ведь он всегда в промежутке, в зазоре между обыденным и сверхъестественным, очевидным и мистическим, научным и мифическим.
Некогда боги Олимпа прислушивались к шелесту листьев, что ветерок, как оракул, нашептывал им. А славяне почитали Стрибога, бога ветра-ветрилы, который лихо управлял тучами-губками, спасая то от засух, то от вымокания-гниения. Потому и соломенная крыша служила не одному поколению. Дышала, романтично пахла, не травила каким-нибудь асбестом-битумом.
Вполне допускаю, когда-нибудь появятся особые дезодоранты не только для квартир, но и для отдельных дворов, районов и даже городов. Поскольку, даже практически потеряв обоняние в наших городских “застенках”, мы, к счастью, еще не перестаем различать-наслаждаться неповторимым ароматом Латинского квартала в Париже, начиненного терпкостью хорошего вина, Венеции — по-морскому йодистым, центра Афин — тертого и теплого мрамора, современного Берлина — добротной новой вещи-автомобиля.
А наши малые города-поселки привычно знают-чувствуют, когда “пахне чабор”, когда “касiў Ясь канюшыну”, — собирают вездесущим дуновением аромат с обширной округи-простора. И зовут-манят поэтическую натуру — за вдохновением:
Уйду бродить я голубыми вечерами;
Коснется ветер непокрытой головы…
А. Рембо
Не потому ли наша, воспитанная и “ушибленная” Простором натура так алчет приволья загорода — есть где пройтись-прогуляться русскому духу-душе. Как средство от врожденной клаустрофобии широкие, полные воздуха улицы-площади наших былых деревень, городов. Но не все посягательства на него удается вовремя отбить.
К счастью, вроде бы спасли Простор минской площади Независимости. Хотя и пошла-надулась она какими-то пузырями. В Москве уже было такое — на Манежной. И — поник-съежился Простор. Пришлось разбирать громадину гостиницы “Москва”, а ныне и “Россию”, дабы восполнить Его Величество как национальное достояние, признак силушки богатырской. Дабы вольный ветер гулял, не зная препон и повидавшего виды Кремля.
Ветер, что, смотря по обстоятельствам, шумит, бушует, молчит, шуршит, свищет, урчит, воет-плачет то как зверь, то как дитя… И поет-воспевает перемены и очищение, переворачивая страницы истории, не давая застаиваться. Даже приоткрытая форточка может выражать дыхание нового, дуновение истерпения. А открытая форточка-одиночка недалеко от Лубянки может стать выразительной предтечей высвобождения, символом жажды хоть глотка свежего воздуха за глухой стеной-застенками (фото 6).
Ветер никогда не бывает старым и молодым, он всегда “вдруг”, новость, как сущий талант, стихия бунтарей-художников. Он безразличен ко всякого рода флюгерам, но чтит личность, подвигающую перемены и непременно идущую навстречу ветру. С непокрытой головой. И его пример — младым наука (фото 7).
Это сквозняк — постоянный, однообразный и болезненный. Ветер — неуемная импровизация, поиск, творчество — жизнь. Именно ее он привносит трепетанием флагов-знамен, оповещая праздник, к которому безразлична надменная архитектура (фото 8).
Ветер и камень точит (фото 9). И научает своему искусству, не упрекая в плагиате даже Гауди (фото 10).
Видимо, прогресс в архитектуре напрямую зависит от ее содружества со свежим ветром. Это доказал Осман, что в свое время решительно прореживал просеками проспектов-воздуховодов затхлый, еле дышащий Париж. И Мансар, позаимствовавший воздух у неба и увековечивший свое имя вздохнувшими и ожившими крышами-мансардами.
Сегодня и впрямь стало модным заигрывание с ветром. Так, велика популярность ветряных метафор и зачастую сооружения выдают себя за всяческие парусники. Предстают то огромными каравеллами, как театр в Сиднее, то вполне скромными серфингами, легкими, как попкорн. И тем и другим — попутного ветра!
Иные вообще напоминают воздушные шары-дирижабли, совершившие добровольную посадку (фото 11). Чем не воздушные замки современности? А со временем и внешне, возможно, будут походить на них. Пока же подтверждают, что воздух-ветер действительно и вынослив, и могуч. Гоняет не только стаи туч, но и генераторы целой армии современных ветряков в ландшафте многих стран. Когда закончится газ, не придется ли нам искать ветра не только в поле, но и в городе, размещая ветряки на высотных зданиях? Любопытная коллизия получится: холодный ветер будет нагревать воздух внутри здания, а жаркий — охлаждать. Может, тогда мы сдадим в краеведческий музей незамысловатое чугунное литье и, следовательно, освободимся-таки от радиаторных заводов-крематориев кислорода.
А как преобразится тогда сама архитектура? Отдельные примеры тому уже имеются-множатся, возможно, вдохновленные старинным и вполне знаменитым прототипом (фото 12). Дерзайте, Дон Кихоты мирового зодчества?..
Нередко ветер заставляют дуть и на идеологические “мельницы”. Помнится, с каким пафосом гид на Мамаевом кургане Волгограда объяснял, для чего отверстия в мече, что в руке у гигантского изваяния Родины-Матери: чтобы уменьшить сопротивление ветра и в итоге сделать монумент выше американской Статуи Свободы. Останкинская телебашня — сколько ухищрений придумано, только бы она, качаясь под напором ветра с устрашающей амплитудой, была высочайшей в мире. Правда, сегодня московский смог зачастую проглатывает из виду эту победную вершину. “Безвоздушная перспектива”, от которой ныне стремятся избавиться многие города, утомленные смрадом, стремятся отдышаться, вернуть в себя Ветер. Как можно шире разводят свои каменные закрома — для спасительных парков-садов, пространных газонов.
В Сеуле без жалости сносят сносные еще постройки, вырезают, как злокачественную опухоль, автомагистраль, высвобождая былое русло реки, дабы раскрепощенный ветер давал вздохнуть полной грудью центру мегаполиса. А мы… городим тесное, перекрывающее кислород ущелье на Немиге. Для смрадного сквозняка?
Видимо, наши сравнительно молодые СНиПы безнадежно устарели. А вот древнейшая восточная доктрина-искусство фэн-шуй (“ветер-вода”), кажется, только молодеет. Ее верные адепты исповедуют воистину магические свойства ветра, успокаивая его до тиховея. Некогда ураганный ветер — камикадзе чудодейственным образом спас Японию от несметного флота агрессора. Но в мирной жизни японский зодчий никогда не ищет бури, ведь не в буре есть покой. Так, творения Андо — как первозданная молитва, преисполняющая грудь-душу безупречно мудрым, божественным вдохом. Это и есть сады души (фото 13).
…Начинающий стрелок прицеливается непосредственно в мишень. Тот, кто хочет попасть дальше и самоуверенно уповает на силу, целится выше. Архитектор, вдыхающий жизнь в мертвый материал, должен целиться-творить подобно умудренному стрелку — с поправкой на Ветер. Желательно свежий и тиховейный.
P.S. Пожалуй, только в безвоздушье Луны это старинное правило не будет действовать. Но там нет пока и архитектуры, и даже камни ни на что не похожи, бездушны. Зато свободны от наших радиаторов и иже с ними. Нет еще и в помине садов тиховейных. Зато не надо с опаской поглядывать на “розу ветров” (фото 14).