По одну сторону занавеса

Позируя в конце прошлого тысячелетия на фоне уцелевших фрагментов античного театра, я, конечно же, припомнил одно из крылатых выражений: “Хлеба и зрелищ!”. Правда, тогда еще не отдавал отчет, что это фраза раскрывает сущность человека. Ведь “хлеба” посвоему требует всякое животное и даже растение. Но зрелище… Нередко мы себе отказываем во многом, лишь бы лицезреть­соучаствовать в зрелище, слиться с ним, оказаться как бы…

“Любите театр,
как люблю его я…”

А.Чехов. “Чайка”

“Не верю!”

К. Станиславский

Как только ни называют современного человека – мыслящим, играющим, творящим. Но от всего известного живого на планете мы еще отличаемся и нашей тягой­потребностью в зрелищах. Искони они вовсе не были средством от скуки, не просто развлекали. Некое неординарное и преднамеренное действо создавало виртуальную реальность, “вторую жизнь”, где человек мог выказать себя в некой отнюдь не биологической, но символической ипостаси. Благодаря этому допотопный человек смог творить спектакль­ритуал, сценаристом, режиссером и одновременно зрителем которого он сам становился. С любовью и вдохновением, на которые была способна архаическая душа, разрисовывались стены­своды пещеры – первыми декорациями пратеатральной драматургии родаплемени. Здесь же и кулисы боковых углублений, и занавес – выделанная шкура мамонта у входа, дабы посторонний глаз не подсмотрелсглазил священнодейство. Своеобразное духовное жертвоприношениедесерт и для богов, которые, судя по всему, также жилипоживали не хлебом единым. В большом почете были у них шаманыжрецы, вдохновенно выполняющие свои магические роли. А потом и архитекторы, что чудодейством своего искусства создавали обители­чертоги театра.

Словом, мистика и волшебство, сопричастность к божественному началу искони преисполняли театр. Не зря древнегреческие слова­понятия “театр” (qўeatron) и “тео” (божество) одного корня. Ведь эллины самозабвенно верили, что театральные игры – во славу богам. А они, в свою очередь, выступали действующими лицами спектаклей. Так, изваяние и алтарь главного олимпийского театраловеда Диониса находились на самом почетном месте – в орхестре, круглом островке между сооружением сцены и зрительскими сиденьями. Как пограничник между обыденностью и фантасмагорией. Как суфлер и для актеров и для созерцателей.

Их тысячами вмещали демократичные амфитеатры, искони самые крупные сооружения. Почему их и строили обычно на естественных склонах – сливали со священными горами, да и средства экономили. И мы обязаны творцам театральных храмов под открытым небом за эталонный прообраз всех нынешних театров. За принципиальные понятияустройства для них. За сцену, например, на которую полукружиями концентрировались ярусы мест для публики. К ним она проходила через орхестру по достаточно широким лестницам и просторным проходам между ярусами. Также своеобразное зрелище­ритуал. Себя показать, других посмотреть. Эдакий перформанс.

С собой зрители­актеры несли подушки, пищу, лакомства, вино. И вкушая этот хлеб, ждали утоления голода и в главном – в зрелище, что затаивалось за занавесом. Опускаясь в щель перед сценой, он сводил воедино две реальности – очевидность и воображение.

Рим поначалу сценические игры представлял пустячной забавой, поэтам­лицедеям платили за пьесы деньги, что не вязалось со служением божествам. Актеришек поэтому особо не жаловали, а то и презирали. Отсюда и представления их обходились дешевыми временными деревянными подмостками.

Только завоевав Элладу, римляне вдосталь прониклись волшебной силой театрального искусства. Вскоре появилось и постоянное каменное здание для сцены. Вот только мест для сиденья зрителей не было, им даже не дозволялось брать с собою какие­либо стулья. Так и стояли они плотной толпой, отделенные от сцены деревянной оградой. Руки не поднять. По сути, ни зрелища нормального, ни хлеба.

Возвеличиваясь, Рим все более покровительствует театрузрелищам. Не зря Витрувий так подробно описывает планы театров, которых было уже несколько типов. Впридачу они впервые обретают кровлю, объединявшую миры по обе стороны большого занавеса. Да и сами театрызрелища становились все грандиознее. Властители устраивали пышные инсценировки в свою честь, усыпая театры цветами, кропили в нем ароматными жидкостями, украшали богато золотом. Тут же, видимо, и приучили к хлебу­угощениям.

Нерон, что сам любил петь на многочисленной публике, велел протянуть над зрителями пурпурный покров, усеянный золотыми звездами, с изображением себяимператора на колеснице. Тит, при котором состоялось открытие легендарного Колизея, ознаменовал это событие устройством в нем игр, продолжавшихся сто дней, пока не погибли многие сотни людей и пять тысяч диких зверей. Посчитали, что только такое зрелище достойно беспрецедентного театра – авансцены для демонстрации роскоши и тщеславия. И сегодня, как в старину, все дороги туристов ведут к римскому Колизею (фото 1). Ведь и по нашим меркам он – колосс на мощных каменных ногах (фото 2). Наружная окружность – 524 м, большая ось – 188, длина арены – 86 м. Наконец, высота стен – до 50 м. Подсчитали возможную вместимость – порядка 90 тысяч человек, которые были охвачены страстными зрелищами. Об этом воочию убеждают фрагменты каменных барельефов (фото 3). Значит, верили римляне, что и дальним потомкам это будет в удовольствиедиковинку.

На оконечностях осей эллипса – четыре главных входа в виде грациозных ворот. Двое из них – для императора. В остальные проникали участники торжественных шествий перед началом представлений. Места для зрителей – по всей окружности и ввысь, однако также по непреложной иерархии. Нижний ряд, или подий, – исключительно для императора, его семейства, сенаторов и весталок. Выше – городские власти, прочая знать. На самом верху­галерке – низшие сословия. Выше только портик, на котором во время представлений выстраивались матросы императорского флота – живые ванты, “спецназ”, который, словно паруса, натягивал над амфитеатром огромный тентзащиту зрителей от палящих лучей солнца, непогоды.

Под и за каменными кулисами арены прятались клетки для зверей, вполне сложное оборудование для их подъема и даже для инсценировки морских сражений. Какой еще авангардист в постановке зрелищ не мог с лихвой реализовать свои творческие амбиции в этом пращуре современных универсальных спортивно­зрелищных комплексов?

Тщеславные римляне, понятно, любили свой театр­символ величия, ибо также верили: “Пока Колизей стоит, будет стоять и Рим, исчезни Колизей – исчезнет Рим и вместе с ним весь мир”. И выстоял­таки исполин в сердце Вечного города. Хотя столетиями служил всего­то удобной каменоломней, источником стройматериала.

Не добила, а спасла капище языческих зрелищ, как ни странно, церковь. В середине восемнадцатого столетия коллега и тезка нынешнего Папы Римского Бенедикт XIV водрузил посреди пустующей арены громадный крест и череду алтарей – посвящение бесчисленным жертвам былых зрелищистязаний. И тем самым он окончательно поставил крест на Колизее как приюте зрелищ. Чтобы у церкви и впредь не было пристойных конкурентов по части зрелищ, в самом центре католического мира, под главными сводами Ватикана соорудили сцену­подиум (фото 4).

Но уже ничего не могло остановить ренессанс пышных мирских зрелищ и соответственно выдающихся архитектурных убранств для них. Постепенно уходили в небытие незамысловатые подмостки бродячих актеров, для которых изголодавшийся по зрелищам люд широко распахивал амбары, высвобождал самые большие комнаты, увешивая их коврами­занавесами. А принц датский или литовские князья отпускали цепи подъемных мостов, разводили кованые ворота своих замков. Все свое театральное оснащение актерыпередвижники носили с собой, посему их устраивала даже городская площадь. Так что рядом с Лобным местом, где рубили головы всяческим проходимцам, пришлые лицедеи рубили правдуматку, облекая ее в жизнеутверждающее зрелище.

Приходила в запустение и повсеместная корчма, “общественное здание универсального назначения”. И гастролеры, и доморощенные скоморохи развлекали досужий народ “художественной самодеятельностью”, традиционными обрядами, обильно взбодренными “хлебом”: “в них справляются свадьбы, сопровождаемые столь обильным количеством обрядов, что все торжество кажется цельным языческим священнодействием, в православную старину носивших имя требища”.

А культ профессионального театра нашел благодатную почву опятьтаки в легендарной сени Колизея старанием великих зодчих. Сам Палладио плодотворно потрудился на этой ниве, возрождая архитектурную традицию античности. Но и без инноваций, понятно, уже было не обойтись. Среди новинок – колосники. Теперь занавес стал не ниспадать беспомощно, а, напротив, подниматься, с ним возвышалась и вся событийная атмосфера. Самые знаменитые мастера почитали за честь расписывать его, главное художественное полотно театрадворца.

Действительно, театры все более стали походить на обиталище монархов. Парижская Опера ни в чем не уступает Лувру (фото 5). Со всех сторон, снаружи и внутри, по обе стороны ажурноизысканного занавеса стен она покоряет изяществом. И зрелище­театр на самом деле начинался уже в гардеробе, когда пристойная публика разоблачалась, снимая с себя повседневность, демонстрируя свой изысканный костюм. Там встречали­провожали по одежкеманерам, по умению сыграть в театр. Далее – другое действие, проходдефиле по роскошным коридорам, проходам зала, которым позавидовали бы и римские императоры (фото 6, 7). И – Занавес как величественное жабо всего сооружениясобытия (фото 8).

С тех пор Театр вновь стал престижным символом величия народакультуры. Отсюда и русские царибояре, охотно устраивающие зрелища­потехи в жилых палатах, стали подумывать о самодержавных театрах. Петр I обратил театр из придворного в народный, для всех “охотных смотрельщиков”. Из царских хором театр вырвался на Красную площадь особой “комедийной храминой”.

Екатерина Великая хитрым делом находит средстваподрядчика и возводит Императорский театр со всеми известными ныне архитектурными и сценическим аксессуарами. Обогатилось и занавесочное либретто. Действующих лиц стало несколько. Главный занавес вершил началоконец всего события. Другой занавес выказывал антракт между действиями. Еще один занавес участвовал в быстрой смене декораций. Наконец, железный, противопожарный занавес.

…Массовая культурашоу с ее гиперзалами и ангарным обликом чувствительно ударила по трепетному самолюбию театров. Зачастую им приходится ютиться при “залах универсального назначения” бедными родственникамиквартиросъемщиками. Другие довольны и секондхендом, но своим, защищаясь, как могут, от всяческих наездов (фото 9). Зачастую скромно обходятся даже без полустаночного буфета. Зрелище – отдельно, хлеб отдельно. Но верят, что и в таком виде они нужны нам, верят в лучшую судьбу. Не хлебом же, в самом деле, единым…

Поэтому не грех отломить от него всего­то краюхукроху, да не загораживаться от Театра железным занавесом. Не верю, что после этого Архитектура будет халтурить и лицемерить с Мельпоменой, отделываясь “общепитом”. Однако и не в роскоши­гурманстве счастье истого Театра, но во “вкусной и здоровой пище”, рецепт которой в таланте­честности зодчего.

Быть или не быть? Для театра, слава Дионису, вопрос этот уже не стоит. Каким ему быть? – вот ныне в чем вопрос. Не верю, что Архитектура не отыщет на него множество выразительных и убедительных ответов, не чураясь традиций, не забывая про новации. Тому мы тьму примеров знаем. Правда, это когда мы с ними по одну сторону занавесабаррикад духовного бытия. Это когда любят и верят в Театр.

Одно время дряхлела, потухшими глазницами осматривалась минская Опера (фото 10). Потом примерила занавес строительных лесов, изваяние муз, интригуя нас грядущим зрелищем (фото 11). Ее пример – другим наука по всей нашей стране. То ли еще будет…

Занавес!

Р.S. Сквозь занавес­завесу времен опустевшими гнездами смотрятся первые совместные дары Архитектуры и Мельпомены (фото 12, 13). Повзрослевшие питомцы покинули их, дабы, разлетевшись по всем сторонамвременам, угнездиться и там. Пусть и далее множатся они – “Большие” и “Малые”. Верю, что и Колизейпатриарх когда­нибудь оживет необычными зрелищами.