Многое проясняется, когда приспеет
время устранить неведомое.
Нострадамус
В первых числах текущего года вышла в свет очередная книга профессора Игоря Морозова, ставшая своеобразный итогом его многолетних научных изысканий. В ней на свойственном ему профессиональном и образном языке изложена актуальность, сущность – методология, методика, практика оригинальной концепции – герменевтики зодчества. Богатство идей и неожиданность умозаключений монографии оправдывает представление ее на страницах журнала непосредственно автором.
Вместе с послевоенным крахом социального тоталитаризма закономерно рухнула и рационалистическая, позитивистская доктрина в архитектуре. Идея выделения и удовлетворения типовых потребностей посредством типовых форм и их функций привела сначала к разочарованию, а потом и к протесту, явному и даже воинствующему отказу от столь, казалось бы, очевидных и безупречных модернистских принципов “Афинской хартии”.
Однако когда рассеялся дым на ристалище художественных идей, ярая постмодернистская парадигма также выказала свою стохастичность и беспомощность объяснить самое себя, свои миропреобразующие амбиции и принципы. Осталось признать, что актуальные, достойные современного человека концепции фактически отсутствуют. Вот почему в последние десятилетия архитектурная теория, опиравшаяся на логику, историчность, системотехнику, приумолкла. Она, утратив опору на классическую науку, словно потеряла почву под ногами и далее фактически описательства, поверхностного сравнения предпочитает не заглядывать.
Отдельные попытки разобраться с “семантической катастрофой”, что явила нам новейшая архитектура (Ч. Дженкс, К. Линч, К. Норберг-Шульц, Л. Крие), подошли к пониманию необходимости собственно понимания. То есть к важности исследования художественного языка архитектуры и особенностей, закономерностей смысловыражения на нем. Фактически того, почему творения архитекторов понимаются и принимаются или не понимаются и отторгаются, интересуют или не замечаются, радуют или удручают, безразличны или одухотворены. Эта проблематика и стала действенной подвижницей доктрины “места с душой”, провозглашенной “Пекинской хартией” мирового сообщества архитекторов на рубеже тысячелетий. Более того, на рубеже парадигм научно-исследовательских. Потому как ныне актуальны знания, добытые постклассической наукой, занявшей интерпретационную позицию, согласно которой в итоге важно не достижение истины в последней инстанции, что априори недостижимо, бессмысленно и даже вредно, а разнообразие мнений-суждений относительно одних и тех же феноменов, только обогащающих представление о них. На этой ниве культивируется герменевтика как “наука о духе” (В. Дильтей) или “феноменология человеческого бытия” (М. Хайдеггер). Она обращается к текстам различной природы и сущности, дабы дать ключ и их пониманию, и выход для новых, в том числе и самых неожиданных, парадоксальных интерпретаций.
Отсюда есть мотивация и архитектурные реалии признать текстами, дабы и их включить в герменевтическую процедуру. Однако тому много, и может показаться, непреодолимых, препятствий. Так, надо доказать, что архитектурный язык действительно существует и отнюдь не как красивая публицистическая метафора. Что он должен “переводиться” на язык словесно-понятийный, ибо только это и может обеспечивать его понимание. Что для этого данные языки должны иметь исконные фундаментальные грамматические и стилистические особенности и закономерности. А для этого, в свою очередь, им необходимо исходить из всеобщих и универсальных фактов и ситуаций, которые неисчислимыми поколениями распознаны, осмыслены и введены в сферу лингвистического общения в качестве понятий-образов, лексем. Причем с многоуровневыми наслоениями переосмыслений, коннотаций, символичности…
Короче говоря, в рамках академической архитектурной теории все это кажется неразрешимым. Так что, можно сказать, вынужденно актуализируется герменевтическое воззрение. Причем не на архитектуру (искусство, технику строить здания и сооружения согласно их функциональному предназначению), а на ЗОДЧЕСТВО. Ведь исконный смысл этого старинного слова вбирает понятия, связанные с созиданием, созиждинием – осознанным, одухотворенным, преисполненным проникновенного желания переустройства мира в полном соответствии с представлениями о гармонии, с неугасимым желанием движения к лучшему. Таким образом, речь идет о целокупном сообществе созидателей, вбирающем и творцов, и их творения как воплощение представлений относительно смысла и идеалов бытия. Только в этом случае есть основание и целесообразность обнаруживать и понимать в нем не только “очевидное”, формальное, но и самые глубинные переживания созиждителей. Причем в богатом контексте их традиций, эпох и культур.
А это означает, что интерпретатору предстоит осознанное продвижение по широкому, одним махом неохватываемому маршруту, где уживаются миф и наука, искусство и религия, объективные знания и мистические переживания, логика и интуиция, “здравый смысл” и иррациональность. Так что ему не должны быть чужды воображение, фантазия, даже суеверия и предрассудки, любые ментальные, интуитивно-бессознательные проявления человеческой сущности, которые находят свое выражение в зодчестве.
При таком подходе, скажем, и тривиальные пути-дороги, “транспортные сооружения” выкажут глубинные связи с чаяниями и устремлениями своих созиждителей, с духом народа, с самобытностью его культуры. А сопоставление таких “локальных” феноменов рисует мировую, планетарную картину зодчества [Морозов, И.В. Планета дорог. – Мн.: Университетское, 1992. – 279 с.].
Торению пути к пониманию будет споспешествовать тот принципиальный факт, что человек искони и всегда преобразует мир и себя в нем, удовлетворяет зодческую “потребность” посредством самобытной интерпретации одних и тех же, действительно универсальных и всеобщих первотем и первообразов, которые сегодня мы называем архетипами. Именно их следует считать атомарными лексемами зодческого языка, который зародился вместе с началом качественного различания и именования человеком реалий своего бытия. Так что, скажем, первый камень-мегалит, поставленный вертикально, стал исходным зодческим образом и событием, который мы и сегодня многолико интерпретируем, задумывая и устанавливая, например, надгробный памятник или упоенно создавая беспрецедентную “высотку”. И так, по сути, с каждым зодческим творением. Ничто не ново под Луной – это о нашей архетипической сущности, ведь с архетипами человечество уже прочно определилось, хотя их многообразие, многосложная семантика еще только, по большому счету, начинают познаваться [Морозов, И.В. Основы культурологии. Архетипы культуры. – Мн.: Тетрасистем, 2001. – 608 с.].
Но даже если мы и составим тезаурус, сборник этих фундаментальных лексем, зодчество не перестанет нас радовать смысловым разнообразием, как незаурядные литераторы, использующие, в общем-то, единый словарный арсенал. Ведь неистребимы талант, инаковость духовной мотивации и культурного генотипа зодчего, его обыкновения и стремления не повторяться и писать собственную “каменную летопись”. И так провоцировать, обрекать нас на понимание все новых текстов, изобилующих намеками, иллюзиями, аффектами. И проникаясь ими, погружаться в святая святых зодчества, в выражения им сакрального, божественного. Тогда открывается не просто разнообразие таких феноменов, как Дом или Храм, но их уникальная духовная, мистическая и магическая сила. Одновременно не сможем не заметить, как и чем они сродни друг другу, и это не могут затушевать никакие формальные изыски.
А все потому, что зодчество – холистическая, синергетическая система, где итоговый смысл существенно больше суммы частей, где все взаимосвязано и изменяется, раскрывает свой смысл не произвольно, но контекстуально. В семантической взаимосвязи, словно петли архетипов и нити их взаимоотношений в плотном текстиле. В эту же вещую ткань вплетаются всевозможные интерпретации времени и природных стихий, которые перестают быть абстракцией и бессмыслицей и воссоединяются со “второй природой” в едином человеческом смысловыражении.
…Итак, мы – будь то формальная композиция, интерьер отдельного дома, градостроительный ансамбль или общечеловеческое зодчество в целом – имеем дело с обширными пространственно-временными текстами (лат. “плетение, связывание”). Тогда резонно говорить об особом, текстологическом подходе в их изучении, который логическим образом можно назвать герменевтикой зодчества. И вменить ей преодоление обозначенных выше трудностей, препятствий на пути к языку, пониманию и объяснению ранее концептуально не исследуемых феноменов зодчества.
В частности, грамматических закономерностей зодческих текстов, которые действительно конгениальны нашему способу бытия и мышления благодаря единой онтологической основе – локомоции, перемещению в пространстве-времени. От того, каков модус этого универсального действия, каковы семантические акценты при этом мнемонически расставляются, зависит стилистика, поэтика зодческих текстов.
В этой связи компаративная, сравнительная практика зодческой герменевтики позволяет сопоставить не только отдельные тексты, выявляя их стилистическую самобытность, но и художественную манеру их авторов. Более того, в новом, текстологическом свете раскрываются зодчества иноэпох, инокультур.
Так, например, западное зодчество предстает преимущественно “пространственным”, прозаическим. Поскольку выражает свои смыслы и идеи в риторической, логически обоснованной, ясно аргументированной, утверждающей, наставляющей, нормирующей, гарантирующей стабильный порядок манере. Отчего и предпочитает законченную, самостоятельную форму.
Восточное зодчество “временно”, искони поэтично, символично. Ибо предпочитает иррациональное, кроткое созерцание беспрерывных переходов, метаболий, безразличных к конечной цели. В целом превалирует трансфинитное, безграничное глаголение, не опасающееся, а наоборот, уповающее на различность ассоциаций и интерпретаций, что свойственно поэзии, преисполненной многозначительной символикой, преодолевающей любые односложные оформленности.
Наконец, герменевтический опыт и историческую эволюцию зодчества способен представить и понимать в качестве самобытного трансэпохального Текста, также обнаруживая в нем универсальные грамматические закономерности: то прозаические сюжеты, то символические темы. Этим вполне подтверждаются и дополняются актуальные воззрения на ход человеческой истории, трансформации идей и идеалов как на вселенский процесс сменяемости антитез: концентрации, сжатия и расхождения, расширения. То есть в диалектике стояния и становления, пребывания и движения, стабильности и изменчивости – перманентной телесной и духовной локомоции.
Непосредственно соучаствуя, понимая и выражая эту закономерность, герменевтика зодчества – очевидный признак, истый атрибут и следствие происходящих тектонических сдвигов в общечеловеческой культуре-тексте. Видать, приспело время устранить неведомое, дабы изменить тревожное, по крайней мере, невнятное развитие его фабулы.
Иначе говоря, герменевтика зодчества – гностический континуум, теоретическая и интерпретационная аппроксимация: не итог, но путь к смыслу со всеми его очевидностями и потаенностями, которые зодчество обнаруживает у самого себя. В этом самопознании зодчества не должно быть, как на исповеди, запретных тем, чужды стереотипы и аксиомы, но уместны и желанны всяческие суждения, способные разве что обогатить герменевтический опыт. Поэтому герменевт удовлетворенно делится личностным опытом, ожидая прежде всего понимания, потому что понимание – плод обязательно совместный и неминуемо вкусен [Морозов, И.В. Герменевтика зодчества. – Мн.: Стринко, 2009. – 352 с.].