“По профессии архитектор и скульптор, по призванию буддистский или тибетский монах”, — именно так написал о Кристофере Дэе В.Л. Глазычев (автор перевода на русский его книги “Место, где обитает душа”). Характеристика, на мой взгляд, достаточно точная. Ибо, читая книгу Дэя, действительно понимаешь, что говорит в нем не только и не столько пытливый разум профессионала или ученого, сколько сердце, преисполненное любовью к человеку и глубокой верой в него.
Архитектура для Кристофера Дэя — это не то, о чем говорят и думают, на что смотрят и что анализируют (это прерогатива достаточно узкого круга людей), она есть то, что постоянно чувствуют, осязают, в чем живут (фото 1).
Окружение не может пониматься как что-то обособленное от нас самих, лишь косвенным образом с нами связанное. Это “часть нашей биографии”, источник всяких ценностей, то, в чем “мы становимся тем, что мы есть”. Поэтому главный вопрос отнюдь не в том, насколько произведение архитектуры “достойно внимания”, а насколько оно формирует подлинное “место для людей”.
К. Дэй не стремится выстроить некую цельную архитектурную теорию. Он не прибегает к помощи обобщений, абстрактных терминов и категорий, классификаций и схем. Уход от реальной чувствуемой действительности в сторону “упрощенного, сугубо понятийного мышления”, отношение к проектированию лишь как к “решению некой задачи” могут превратить любое произведение архитектуры в нечто не выходящее за рамки “воплощенной в материале диаграммы”. Видимо, поэтому свой образ “места для людей” (архитектуры для людей) Дэй рисует точными примерами, ответами на конкретные вопросы, не уходя далеко от практики. И читается этот образ как нечто действительно целое, воспринимается легко и ярко.
Место для человека — это прежде всего то окружение, та архитектура, которую мы способны почувствовать, пережить, к которой можно “прикоснуться душой” (фото 2).
Оно “работает” не на эффектную фотографию, не на критику профессионалов, не на стиль и не на “образную характерность”, а на постоянно присутствующего там человека. Это место, способное одарить чувством равновесия, устойчивое во времени, но и способное к развитию, где динамичность формы не столь случайна и чрезмерна, чтобы “внушать беспокойство” или тем более “давить на свободу” человека, а покой — это не “мертвая тишина” и не отсутствие движения, простота не равна скуке.
Живая архитектура — это архитектура, хранящая прикосновение “человеческого жеста”. Пожалуй, именно этой идее подчинены размышления о сути прямой линии и прямого угла, которым Кристофер Дэй уделяет много внимания и к которым он то и дело возвращается независимо от того, какова основная тема его рассуждений. Насколько безупречная прямая и угол в девяносто градусов “соответствуют формам движения, потребности в чувстве защищенности, да и самому характеру мышления человеческого существа?” (фото 3).
Насколько взаимная потребность прямой и кривой линий (чего-то “тертого и организованного” в некой “жизнетворной силе”) решается простым их сложением в рамках геометрии? Насколько язык геометрии сам по себе соответствует языку общения людей с миром природы и с их собственным миром человеческой деятельности?
Все это волнует автора исследования, которое, можно сказать, тоже с душой. Ибо Дэй не видит архитектуру как нечто самоценное, это особые “пространственные границы для события”, и оживает она лишь будучи вовлеченной в деятельность людей, в некую цепочку событий. Не столь интересно здание само по себе, сколь то, что происходит внутри и возле него (фото 4).
Деятельность людей, как особый кусочек жизни, является полноценным и очень значимым компонентом самого места. Дэй пишет: “Почти повсюду очарование места было сформировано деятельностью людей”. Окружение (место) в свою очередь подчиняет себе качество этой деятельности, качество контактов и отношений между людьми, определяя их “механику” и создавая некий особый настрой.
Если круглая форма стола, рассуждает К. Дэй, способствует быстрому знакомству всех сидящих за ним, а круглый зал — лучшее место “для общины, для групповой медитации, для деревенских танцев…”, то прямоугольные пространства в большей степени подходят “для складирования вещей”, чем для “поддержания жизни”. Точно так же безличность, анонимность (которую Дэй называет основным источником болезней общества) (фото 5, 6),
прерванность окружения во времени, равнодушие к устоявшемуся стилю жизни его обитателей разрушают “сеть межперсональных связей, памяти и мыслей, которые образуют дух сообщества, дух места”. Поэтому для К. Дэя очень важным является, чтобы окружение удовлетворяло трем основным потребностям человека. Первая из них — потребность в “открытости общения” — с собой и людьми вокруг. Далее потребность в понимании, ведь, к примеру, дети и подростки, люди взрослые, больные и отягощенные каким-либо недугом нуждаются в различном окружении. И третья, не всегда замечаемая, но тем не менее немаловажная потребность каждого из нас в “контексте, с которым можно лично себя идентифицировать”, в котором всякое изменение воспринимается как естественный процесс, где вместе со старыми кварталами не исчезает часть человеческой жизни (фото 7).
Для этого уже при проектировании нужно говорить не об отдельных зданиях, а о местах, ибо осознать, пережить, почувствовать мы можем лишь место, но никак не здание. А человека не должно трактовать упрощенно, как некую “статистическую единицу”. И тогда, пожалуй, проектирование может стать действительно “слушающим”, а не “навязывающим”, подлинно цельным, в котором нет деления на вещи первичные, важные, и второстепенные. Например, на “пользу” и “красоту”. Важность “пользы” очевидна и понятна каждому, в то время как “красота” уже трактуется как что-то “сверх”, как не всегда доступное излишество. Для Дэя в архитектуре нет мелочей — вещей неважных, а внимание и любовь, вложенные в проект, не могут быть излишними. Важно, например, какой и где будет дверь, ведь это не просто проем, дыра в стене, это “проход” между двумя различными пространствами, двумя мирами. Как ляжет свет, как сомкнутся поверхности стен и потолка, как здание “встретится” с землей. Все должно гармонично “собеседовать”, находиться в диалоге, работая на некое единое целое. И если мы точно будем знать, что хотим сказать, какие чувства выразить, то мы всегда будем способны ответить на любой из вопросов. К. Дэй глубоко убежден, что ответы на все вопросы нужно искать прежде всего внутри себя. Для него единственный подлинный “инструмент оценки окружения” — это человек, умеющий вслушаться в себя и в то, что “место может поведать”, ибо “даже при нехватке бесспорных научных данных мы способны знать чувством, отличать место здоровое, жизнетворное от больного”. И в этом убеждении наиболее ярко раскрывается уже отмеченная нами его искренняя вера в человека (и в архитектора в частности), в его благие намерения, ответственность и “способность выбрать между добром и злом в предполагаемом поступке”.
К чему взывает, точнее, о чем молит этот самобытный романтик, ищущий в лабиринтах мегаполисов особое место — “место, где обитает душа”?
“Мне кажется важным молить о том, чтобы к очевидному относились всерьез…”