Как записано в Библии? Бытие началось с отделения Неба от Земли и заполнения разверзшегося пространства светом. До этого Земля была “безвидна и пуста”, и лишь “тьма над бездною”. И повелел Бог: “Да будет свет!” И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы”. Словно отделилось Добро от Зла.
Артур Шопенгауэр: “Свет — самая отрадная вещь: он стал символом всего доброго и спасительного. Во всех религиях он обозначает вечное спасение, а мрак — проклятие”.
Умирая, Гете напоследок попросил: “Больше света!”
В нас живет врожденный страх Тьмы как воровского прибежища и царицы неожиданностей. Некогда древние вавилоняне на ночь, на очень темную южную ночь разбирали мосты к своему городу — дабы неприятель не проник незамеченным. Масляными факелами и фонарями столетиями противостояли города коварной Тьме. Об успехах этого предприятия спросите у очевидцев “варфоломеевских ночей”.
Рациональное мышление увидело позитивное, божественное исключительно вСвете. И Свет стал всесильным. Действительно, выход в освещенность знаменует собой способность видеть, различать, сравнивать — познавать, научаться. “Ученье — свет”.
Ганс Георг Гадамер: “Свет — это ведь не только освещенность того, что он освещает, но, делая видимым другое, он сам становится видимым, и он не может быть видимым как-то иначе, но лишь делая видимым другое”.
“Другое” не остается в долгу и, отражая свет, творит просеку-просвет к “третьему” и так далее, пока не высветляется некая Суть, не открывается некий Путь. Но это торжественное открытие — всего лишь высвечивание, обнаружение того, что скрывалось в бесконечных вариациях Тьмы- Небытия, во тьме возможностей.
Свет спросил у Небытия: “Вы, учитель, существуете или не существуете?” — но не получил ответа. Вгляделся пристально в его облик: темное, пустое. Целый день смотри на него — не увидишь, слушай — не услышишь, трогай его — не дотронешься. “Совершенство! — восклицает Свет. — Я способен быть или не быть, но не способен абсолютно не быть…”
Так гласит старинная даосская притча. Значит, древние уже знали о непревзойденном величии Тьмы, которое еще только доказывает современная наука: некая темная материя, абсолютная Тьма, Ничто, Небытие есть порождение Всего, всего, что мы способны лицезреть, наблюдать, высматривать. Древние знали, а натуры художественные, поэтические, чувственные это всегда понимали и исповедовали.
Казимир Малевич: “Черный квадрат” — ничто, зародыш всех возможностей".
Зародыш в виде еле тлеющего уголька, солнечного зайчика или лучика, опрометчиво тянущегося во Тьму, дабы удостовериться, что есть Свет.
Можно и не быть поэтом,
но нельзя терпеть, пойми,
как кричит полоска света,
прищемленного дверьми!
А. Вознесенский
Можно и не быть поэтом, чтобы понять: тьма-тьмущая, темень, темнота, мгла, потемки, сумрак, мрак, тень, мерцание, проблеск, вспышка… — все это, по сути, степень присутствия Света. Или доза оставшейся Тьмы, а с ней и тайны, предчувствия, предвидения.
Платон: “Красота имеет способ бытия света”.
Тогда Тайна имеет способ бытия тьмы. А какая Красота без Тайны?..
Поэтика мира архитектуры проявляется в бесконечном “зазоре” между полными Светом и абсолютной Тьмой. Некогда греки изобрели канелюры, арабы — арабески, дабы заставить южное солнце подыгрывать зодчим, одаривая их формы своеобразной просветленностью и лучистостью. А монолитный Колосc Мемнона словно оживает (потягивает руками и ногами, разминает спину, поворачивает истерзанной землетрясением головой), каждодневно наблюдая за священным ходом Амона Ра.
И вообще любой Дом, Храм — Свет в кромешной Тьме и одновременно Тьма посреди ослепительного Света.
Исстари каменные святыни всех верований первыми возвещали о пришествии Света и последними провожали его. Ибо только в этом циклическом движении, взаимоперетекании Света-Тьмы, его подвижной игре мы чувствуем всякое изменение, многосложность самой жизни. Каменная “растительность” и то тянется к Небу, одновременно поддерживая его задолго до Атлантов.
Вот и современная архитектура уже вполне вооружена и буквально заряжена (электричеством) на эту игру.
Еще совсем недавно, приближаясь ночью к городу по суше, по воде, по небу, мы легко распознавали его по обилию огней, точнее, по случайной, не персонифицированной их россыпи. Вначале они, в большинстве своем, напоминали расстеленные ковры. Затем на них появились высотные маяки, светящиеся скребки ночного неба. Огни большого города.
Ныне знатные города, столицы всерьез думают о многообразии своего ночного облика, позабыв о военных затемнениях. Оттого с любопытством и профессиональным интересом вглядываются в ночь.
Альбер Камю: “Свет невозможен без тьмы, поэтому познать ночь необходимо”.
Ведь она, освободившись от привычного шума городского, живет Тишиной, преисполненной мудрого молчания и очень внимательной к каждому звуку. К“крику полоски света”, монологу одинокого фонаря, что грустит на углу улицы у аптеки, шепоту одного не угасшего окна, что на столь далеком-близком “двенадцатом этаже”… Можно ли тогда не стать поэтом?..
Ночь — как высказать?
Ночь — вещи исповедь.
М. Цветаева
Отвоеванная у Тьмы, она обнаруживает в себе то, что не видно при свете дневном. Резким шрамом, например, оборачивается чуть заметная трещинка на стене дома, а вовсе невидимое углубление становится болезненной впадиной. И наоборот, казалось бы, гладкая безжизненная поверхность выказывает свою богатую фактуру вплоть до мельчайших “родинок”. Иначе говоря, к ночной жизни архитектурное произведение должно специально готовиться. Еще, кажется, вчера таких избранных можно было по пальцам пересчитать — особо отличившихся на идеологическом поприще. У большинства остальных участь была одинаково сера и невзрачна. Теперь же многие архитектурные персоны, поняв, что они достойны того, вознамерились выйти из тьмы в свет — себя показать-выставить, на других посмотреть. Вот и появляются у нас (правда, пока только в Минске) ансамбли, целые улицы-проспекты, одетые в вечернее, словно бальное одеяние из рукотворного света. И не надо быть поэтом, дабы убедиться, что теперь и на дневной город мы смотрим иначе, как бы сравнивая с его ночным обличьем.
Так для нас оживает “застывшая музыка”, становясь как бы невесомой из-за цоколя сияющих витрин, из-за “разинутых ртов” магазинов. Мало того, архитектура наряжается в многосветную рекламу, которая манит нас на свет, словно доверчивых бабочек. Правда, ее становится столько, что она вынуждена думать об ухищрениях. Например, о кинематике, ведь свет обретает воистину магическое, гипнотическое действие, когда он уподобляется естественному, живому, беспрестанно меняющемуся огню. Именно на этом основана фантасмагория салютов и фейерверков. В них, по сути, и превращаются целые города-рекламы, Лас-Вегас, скажем.
Так что и нашей архитектуре стоит обратить внимание на принципиальную разницу огня-подсветки и “вольного” света. Первый “приколот” к месту, как коллекционная бабочка. Пусть даже очень красивая, она не радует “полетом” и радужными переливами красок.
Сегодня, точнее, сейночи мы, бесспорно, любуемся праздником света на главных улицах Минска. Но порой ловишь себя на мысли, будто идешь сквозь строй неподвижных великанов с неколебимыми факелами. Днем многие из них выглядят даже приветливее, меняясь от часа к часу. Ночью же — не моргнут, не шелохнутся. Есть в этом строю нечто трагическое, по крайней мере, однообразное. Да еще глазницы потухших окон становятся чуть ли не зловещими бойницами. И тьма подворотен становится еще темнее, холоднее, вороватее. А наши скверы, парки, водоемы… Они безвольно тонут во Тьме, и их не спасают одичалые фонари-соломинки. Безвидны…
Это все к тому, что всегда хочется больше хорошего. То, что Тьму сделали, наконец-то, союзницей архитектуры — уже большое достижение и буквально блестящий подарок горожанам, сюрприз гостям Минска. Вспоминаю, как более десяти лет назад я был зачарован ночным “танцем” афинского Парфенона в лучах полисвета, аккомпанирующего ему по непредсказуемому сценарию. А прославленные “поющие” фонтаны Барселоны — с ними в дружном хоре играет радужное освещение. Не говоря уже об Эйфелевой башне, которая, как и положено знатной парижанке, чуть ли не еженощно меняет свой наряд-иллюминацию. Наконец, многие города обзаводятся лазерными шоу, устраивают спектакли ночных теней. Этому споспешествуют все круглосуточные и ночные заведения-лунатики, во множестве которых не так одиноко и “фонарю”, и “аптеке”…
Словом, открывая новые возможности архитектуры, используя ее небывалые образы, мы подвигаемся к также новому ее пониманию как особой поэзии в камне и свете, осязаемой, или очевидной, мистике.
Так с чем нынче сравнить Архитектуру? Если на восточный, исключительно мудрый манер, то, пожалуй, с феноменальным Дао.
“Дао дэ цзин”: “То, что позволяет явиться то мраку, то свету, есть Дао… Дао туманно и неопределенно. Однако в его туманности и неопределенности содержатся образы… ”
Тогда придется-таки стать поэтом и разглядеть почти безвидных в ночи Атлантов, что держат небо на каменных руках — чтобы не скончалось Бытие, и Небо не сомкнулось с Землей, прищемив полоску света, и не прекращалось явление то мрака, то света, салютирующее многоликими образами.