Образы, запечатленные на рис. 1 и 2, разделяют всего три десятилетия нашей современной истории. И, несмотря на кажущуюся противоположность, между ними много общего. Когда-то выдающийся советский зодчий А.В. Щусев писал: “Задачи монументального искусства отражают общегосударственные интересы в мотивах, понятных самым широким массам” [1].
И образ “советского богатыря” и образ “американского ковбоя”, являющиеся частью нашей архитектурной среды, вполне понятны. Оба выражают “уверенность и силу”, оба внешне привлекательны и импонируют широкому зрителю, который также хочет видеть себя уверенным и сильным. Оба служат “общественным интересам”, пусть разным в каждый конкретный исторический период, но одинаково зовущим к “лучшей жизни”.
Как же живущие в народном сознании идеалы воплощаются в нашей архитектурно-дизайнерской практике сегодня?
В менталитете каждого народа живет собственное чувство идеального — оно рождается из многих составляющих и существует генетически не только в душах людей, но и в произведениях искусства, литературы, архитектуры. Полтора столетия назад поэт земли белорусской Владислав Сырокомля сетовал, что Минск был заложен на месте, которое “не вызначаецца багаццем краявiдаў, як Вільня, Трокі, Коўна, Наваградак…” Еще он говорил о том, что предки умели сочетать “патрэбы мілітарнага ўмацавання з поўным грацыі хараством” [2].
Замечательно, что В.Сыракомля искал красоту в современной ему архитектурной среде! Поэт четко выделял одну из составляющих красоты города — рельеф, разнообразие ландшафта, на котором он стоит. Ведь архитектура (искусственная природа) возникает именно из этого природного первообраза. Конечно, В. Сыракомля — шляхетский поэт и потому воспринимал природу как нечто самоценное. Источником были идеи французского Просвещения XVIII в. и романтизма XIX в., позднее расцветшего в парках магнатов Речи Посполитой. Как писал Адам Мальдис, “…паркi таго часу ўпрыгожваліся альтанкамі і статуямі ў антычным стылі, штучнымі гротамі, каналамі, вадаспадамі” [3]. Эти идеи романтической парковой эстетики долго жили в обществе, а позднее, ко времени упадка Речи Посполитой, стали сочетаться с реальными руинами белорусских “сядзіб” и “маёнткаў”, о которых в середине XIX в. писал В. Сыракомля.
Конечно, созерцательное любование было уделом прежде всего шляхетства, ведь селянам некогда было ностальгировать и грустить в заросших диким виноградом альтанках — природа воспринималась ими цельно, как сама жизнь, вернее жизнедеятельность, регулируемая великим ритмом времен года и способностью давать одежду, кров и пищу.
Были у белорусов и общеславянские корни красоты, которые связывались с мифологической и религиозной (духовной) стороной жизни людей. Мир красоты славянина представлялся как идеальное бытие, а внешними символами красоты являлись яркие зримые образы: “Первые наши писатели нередко воспринимали красоту с позиций средневековой народной эстетики: красота — то, что светит, сияет, блестит (солнце, золото, серебро и др.)” [4].
Недоступность богатства, как и недоступность обретения земного счастья, были подсознательными источниками того, что понятие красоты переносилось из земного мира в иное, “лучшее” бытие, в мир небесный, окружающее же человека носило печать аскетизма. Отсюда рациональная простота селянской хаты, ее утвари, видимой глазу среды. “Хараство” же создавалось часто в традиционных каноничных узорах, орнаментах, в том, чем “упрыгожваў” селянин свою хату, свою среду обитания. Средоточием всего был “чырвоны кут” — место созерцания, молитвы и эстетического восприятия: икона, ручник, цветы. В противоположность этому магнатские гнезда перенасыщались декором, предметами искусства, золотом, серебром, хрусталем, выбираемыми по прихоти хозяина.
Наше время, взошедшее как из недавних времен, так и корнями связанное с национальным менталитетом, также дает много почвы для размышлений: что ищет наш человек в современном мире, какие идеалы сегодня вкладывает зодчий в создаваемую им среду?
Историческая правда нашей архитектурно-художественной жизни заключается в том, что западное “массовое искусство” в 90-х годах прошлого века, пришедшее к нам вместе с социальным переломом, вступило на вполне подготовленную массовым “советским искусством” почву общественного сознания. Следование законам, образцам в советской архитектурной практике предопределялось идеологическими причинами, большим распространением типовых, стандартных решений, ограниченностью строительной индустрии. Роль “красного кута” поэтому нередко играло монументальное или декоративное искусство, в котором дозволялась некоторая степень индивидуализации и эстетизации. Отсюда непротивление пришедшему и его широкая адаптация самими зодчими и потребителями архитектуры. Журнально-поверхностный западный архитектурный GLAМOUR быстро завоевал все вокруг, и глянцево-зеркальная поверхность стен банков, казино и офисов суперкомпаний стала привычной для минской публики.
Новое, блестящее и пестрое — лучше старого и тусклого — вот сегодняшний лозунг, так близкий глубинному сознанию общества. Этому же идеалу служит “эстетика евроремонтов”, заполонившая наши интерьеры — как жилые, так и общественные. Эмблема “макдональдса”, венчающая сталинский фасад, стала апофеозом нового “идеального мира”, взошедшего на развалинах отвергаемого “старого мира”.
Владимир Набоков писал когда-то: “Густая пошлость подобной рекламы исходит не из ложного преувеличения достоинства того или иного полезного предмета, а из предположения, что наивысшее счастье может быть куплено и что такая покупка облагораживает покупателя” [5]. Он же отмечал, что в своей глубинной природе западная коммерческая реклама вполне родственна “розовощеким колхозницам”, поставляемым официальным советским искусством.
Здесь, однако, проходит некоторый водораздел. Архитектурно-художественная практика советских времен была довольно связанным регулируемым процессом. Несмотря на известную стандартность художественных образов, более активно могло реализовываться такое понятие, как ансамбль. Противоположность цельности эстетического начала архитектуры проспекта Ф.Скорины, созданного в середине прошлого века, и, например, создаваемой сегодня застройки улицы Сурганова в Минске вполне очевидна.
Архитектурный стиль глубоко связан с моральным климатом эпохи, и наше время, отвергающее тоталитаризм, выявляет особые черты в подходе к организации архитектурной среды. Если советская массовая культура имела условно одного заказчика — государство, представляющего как бы одушевленное сознание большинства, то нынешний климат хоть и выражается в отсутствии единого заказчика, однако тесно связан с господствующими общественными вкусами. Их источником (об этом уже говорилось) являются как традиционный менталитет, так и последствия десятилетий внедрения массового искусства. И если менталитет легко соглашается на следование общественным канонам, то в качестве такого канона нередко выступает либо глянцевый журнальный образец, либо только что отстроенный дворец соседа.
Еще одной особой чертой нынешнего времени является то, что массовое искусство сегодняшнего дня обращено к “человеку спешащему”. Ритм жизни современного мегаполиса, которым постепенно становится наша столица, таков, что человеку трудно уединиться, остаться наедине с собой, и еще более сложно посмотреть вокруг, не торопясь, созерцая. И здесь масскульт “помогает”, предоставляя в избытке не искусство, а его суррогаты, собственно, знаки заимствования из разных эпох, стилей, городов и времен. Мы так же далеки от “шляхетской созерцательности”, как белорусский селянин XVIII– XIX вв. И взамен ее получаем визуальную жевательную резинку в красивой обертке — мятно-сладковатую и упругую, забывая, что именно созерцание является основой духовного развития человека. Как писал Николай Бердяев: “Современная цивилизация отрицает созерцание и грозит совершенно вытеснить его из жизни, сделать его невозможным. Это будет значить, что человек перестанет молиться, что у него не будет больше никакого отношения к Богу, что он не будет больше видеть красоту (курсив авт.– А.С.) и бескорыстно познавать истину” [6]. Выдающийся философ прямо связывал эстетическое и нравственное, веру и земную красоту.
В поиске разумной и моральной организации сегодняшней архитектурной среды мы также должны осознавать эту важную истину. Создание гармонического архитектурного пространства генетически связано с внутренней жизнью человека, с приостановлением процесса ее разрушения. Архитектура, отчуждаемая от человека, не ищущая диалога, становится агрессивной и разрушительной. Не удивительно и нормально, когда на глухих стенах молодежь создает свои рисунки — граффити. Это тоже форма протеста, наивный поиск индивидуальности и “одушевленности” одновременно.