Город по своей сути – живой организм, который, как человек, имеет прошлое, настоящее и будущее.
Как жизнь человека может быть не регулируема, инстинктивна, так и жизнь наших городов может развиваться не в результате последовательных обдуманных решений, а спорадически, подчиняясь только сиюминутным потребностям. Дело здесь не совсем и не только в планировочных решениях.
Еще в Древнем Египте и Междуречье более 4 тысяч лет тому назад появились города, имеющие правильную, регулярную планировку. Эти идеи продолжали жить и в Древнем Китае, и в Риме, и в Европе, где в эпоху Ренессанса они приняли
форму научных концепций
(Да Винчи, Альберти, Скамоцци и др.). Города, по мнению теоретиков, должны были развиваться не хаотично,
а в результате продуманных планов, основанных на различных концептуальных подходах (оборона, уличная сеть, микроклимат, организация центра и т.д.). Фактически и мы в своей градостроительной традиции являемся далекими наследниками ренессансных традиций. Другое дело, что белорусские города имели собственную сложную историю, которая накладывала свой отпечаток на их градостроительное развитие.
Белорусский опыт
Важнейшей, на мой взгляд, особенностью 1000-летней истории городов Беларуси является то, что в их градостроительном развитии фактически не было преемственности. Это обусловливалось прежде всего фактором социально-политической истории нашего края, когда смена общественно-экономических формаций (или этапов) проходила вместе с изменениями религиозных, национальных, экономических ориентиров, которые несомненно влияли на градостроительный процесс изменениями планировочных форм, смещением пространственных акцентов, нередко уничтожая предшествующие материально-архитектурные накопления. Этот деструктивный процесс, конечно, проходил и через военные действия, которые вызывались все той же социально-политической борьбой и соперничеством стран и народов. Рушились княжеские палаты, церкви, сравнивались с землей детинцы после конца древнерусского исторического периода (вот почему у нас практически нет кремлей – ядер древнеславянских городов, сформированных на детинцах). Но и последующая история была не менее бурной. Средневековые планы городов Великого Княжества Литовского стали видоизменяться с приходом в конце XVIII в. Российской империи. “Высочайше конфирмованные” регулярные планы поступали из Санкт-Петербурга, и никто не задумывался о градостроительных традициях, разрушая накопленное предыдущими веками…
Увы, многие из нас, ныне живущих, наблюдали тот же процесс уже в ХХ в., когда старые районы, например Минска (Троицкое предместье, Нижний рынок, Раковское предместье), падали под ударами строительной техники. Уничтожались не только здания. Сама планировочная структура белорусских городов в отличие от европейских не много сохранила от средневекового периода.
Традиция и мораль
Рассуждая о Городе не только как о форме расселения, но форме жизни как таковой, мы отчетливо понимаем ценность традиций. Замечательный философ и писатель Антуан де Сент-Экзюпери говорил о том, что традиционная духовная культура открывает “внутреннюю беспредельность” человека. В том же ХХ в. другой, более пессимистически настроенный философ Кьеркегор писал о лишенном прошлого одиночестве человека, чье “будущее уже прошло”.
Традиции, в том числе в немалой степени и архитектурные, нужны человеку именно для того, чтобы не потерять духовную “связь времен”, а значит, “иметь будущее”.
Фактически в архитектуру, как искусство и науку, мы ввели понятие Времени относительно недавно, уже в ХХ в. (теоретически – З. Гидион, К. Линч). Архитектурная эволюция, как и интеллектуальное развитие человечества в целом, происходила довольно медленно, и если трехмерность пространства была осознана только в период Ренессанса, то временной фактор в архитектуре стал важнейшим именно с ускорением процесса эволюции (скоростной транспорт, массмедиа и т.д.). Время при этом должно рассматриваться не только как измерение процесса восприятия архитектурной среды, но и как осязаемый материальный фактор, который должен ощущаться как переход от одной формы среды к другой, особенно как знак роста и перемен. Еще великий Уильям Моррис (провозвестник художественного проектирования, дизайна как формы организации среды) писал о том, что “нетронутая поверхность древнего здания запечатлевает развитие человеческих идей” (“Будущее архитектуры”). Что же тогда говорить о целостных архитектурных образованиях, планировочных структурах городов, урбанистических формах развития наших ландшафтов? Каковы масштабы их влияния на человека и общество? Французские исследователи Л. Лефевр и А. Цопис писали об осознании эволюции городов, которая начиналась как “магическая структура”, затем как “статичный объект”, потом “механический процесс” и, наконец, как “явление, воздействующее на эмоциональную среду человека” (Культура. 1983. № 1. С. 132). Именно это последнее определение понимания города должно было заинтересовать наших архитекторов и не архитекторов на рубеже XX–XXI вв. Безусловно, отголоски этого понимания обнаружились, например, когда в масс-медиа в 1990-е гг. появился анализ разрушающей психологии молодежи, вышедшей из “панельных микрорайонов”. Молодежи, с одной стороны, не обретшей индивидуальность, а с другой – отвергающей все в недавнем общественном прошлом. Именно этот реальный процесс заставил по-другому взглянуть на архитектурную среду городов как важнейший фактор, в том числе воспитания и морали.
Конфронтация с прошлым
Формирование общественного сознания через восприятие архитектурной среды волновало наших коллег еще в середине ХХ в. Позже вместе с утратой “излишеств” из архитектуры стало уходить понимание ее морального или духовного воздействия. Брутализм, массовость, а затем коммерциализация отодвинули одну из важнейших проблем – создание архитектурной среды, которая может влиять на совершенствование человека и общественных отношений.
В этом ряду стоит и отношение к историческому наследию, которое может наделяться то знаком “плюс”, то “минус”. Например, раньше бытовало определение: “модерн – упадническое искусство”, теперь: “советское значит плохое”. На протяжении нашей духовной истории (как, впрочем, и материальной) происходила непрерывная конфронтация с прошлым, что безусловно повлияло и на наш менталитет. Это эмоционально-политическое поле служит плохую службу в деле реального сохранения материальной среды прошедших веков. Речь не идет о вреде новизны как таковой: будущее неизбежно, как прошлое или настоящее. Парадокс в другом: каждый раз приходя в архитектурную среду города, мы отвергаем предшественников. Совсем свежий пример: недавний конкурс на застройку зоны, примыкающей к Национальной библиотеке. Стоило “кристаллу” проигнорировать сысоевский ансамбль на “Востоке” (масштаб, композицию, ритм), как он сам оказывается в том же положении – новые мегаархитектурные идеи превращают архитектуру библиотеки в случайно забытую игрушку. И так может быть всегда?..
Зримость ушедшего
Соотношение старого и нового в городе, как и соотношение возрастов в семье, обязательно должно быть сбалансированным. Приход и уход, память об ушедшем являются краеугольным камнем человеческой морали, а стало быть – одной из основ цивилизации. Это в огромной степени касается архитектуры Города. И здесь мы опять возвращаемся к нашей белорусской действительности.
Несмотря на почти полное отсутствие преемственности и постоянную “смену традиций”, все-таки сохранилось немало. Когда смотришь на панорамы Гродно, Пинска, Новогрудка, Клецка или Свири, понимаешь, что может быть архитектурная среда, которая органично включает в себя архитектурное наследие. Осознаешь и другое: если следовать букве Закона об охране историко-культурного наследия – не всегда можно сберечь ценное.
Собственно, речь идет о нашей трактовке статей Закона (ст. 29, 30), где говорится об “охранных зонах” и “зонах регулируемой застройки”. Практически всегда рассматривая эти материалы в архитектурных инстанциях*, мы имеем дело с планами городов, а не с визуальными панорамами, выполненными с разных видовых точек. Подобный двухмерный, а не трехмерный взгляд часто позволяет нам заблуждаться и ошибаться. Ценным же является именно архитектурный пейзаж, в котором могут быть прочитаны и древние городища, и замковые центры, и храмовые акценты, да и последующие исторические особенности. Возможно, речь должна идти о своеобразных пейзажных архитектурных заповедниках для исторических центров таких городов, как Гродно, Пинск, Новогрудок. Причем важно, чтобы архитектурные объекты сохраняли именно аутентичный облик, отражающий их долгую жизнь, без открытого использования современных технологий и материалов, в своеобразии цельных ландшафтов. Исходя из более широкого понимания и трактовки охраны – сохранение исторической архитектурной среды городов, мы можем вернуться к тем морально-этическим проблемам, которые стоят перед национальной культурой пока еще молодого независимого государства.