Горе этому большому городу! —
И мне хотелось бы уже видеть
огненный столб,
в котором сгорит он!
Ф. Ницше. Так говорил Заратустра
Город. Первоначально это слово значило огороженное место, или то же самое, что ограда, огорожа. Служила она от нашествия чужих и алчных, будь то “заморские” полчища или дружины “родного” князя‚ погрязшего в междоусобных распрях. Вначале для этого достаточно было плетня или частокола. Поэтому одно и то же слово “город” (огород, город, огорожа) означало и огорожу, охранявшую домашнее жилье от животных, и твердыню от неприятельского нашествия. В ту пору вопрос “стоит ли огород городить?” даже и не ставился. С домом можно подождать‚ потерпеть‚ но с огородом…
“Любя воинскую деятельность и подвергая жизнь свою беспрестанным опасностям, предки наши мало успевали в зодчестве, требующем времени, досуга, терпения, и не хотели строить себе домов прочных: не только в шестом веке, но и гораздо после обитали в шалашах, которые едва укрывали их от непогод и дождя. Самые города славянские были не что иное, как собрание хижин, окруженных забором или земляным валом” (Н. Карамзин).
Не без основания‚ значит‚ иноземные путешественники нарекли Древнюю Русь “гардариками” — “страной городов”. То есть крепостей. И не случайно скандинавское “гард” (крепость) созвучно с нашим “город” или “град”. Историки и географы IX–ХIII веков указывают на существование вдоль русских дорог сотен городов. И все это еще живет в названиях наших — Городище‚ Городея‚ Городня‚ Гродно…
И там‚ где оборонительные огороды представляли больше надежды на безопасность, они сделались центрами прилива народонаселения. Так между городами образовались два рода — старшие и младшие, сильнейшие и слабейшие, или правящие города и подвластные им пригороды. А вместе они составляли “жилую местность”‚ вбирающую город, пригород, посад, слободу, погосты, села, сельца, деревни, починки. Их обитатели понимали‚ что не стоит свой огород городить‚ когда рядом есть общий да солидный.
Когда в старину говорили о постройке каменных‚ деревянных, земляных городов, то разумелся материал стен градских‚ всегда‚ по сути‚ крепостных острогов. В их возведении наши предки достигли общепризнанных в свою пору успехов. В конце ХII столетия, к примеру, славился в Киеве зодчий именем Милонег-Петр, строитель каменной стены на берегу Днепра.
Мощь и неприступность Слуцка в ХVI– ХVII веках также впечатляла, что и послужило его расхожему тогда наречению — “неприступный бастион Литвы”. Хотя‚ понятно‚ то были деревянные стены-частоколы. Или земляные валы-городища‚ что стенка к стенке‚ как спина к спине‚ занимали круговую оборону совместно со строениями (рис. 1).
Короче говоря‚ город некогда городили не от лучшей жизни. Страх был в том суровым вдохновителем. И глухие да высоченные огорожи стали универсальным лекарством от этого‚ не дающего свободно вздохнуть страха.
Стольные города‚ понятно‚ стремились обзавестись наиболее могучим бастионом‚ который впоследствии‚ как московский Кремль‚ стал олицетворением всесилия самодержавной власти и крепостничества‚ со всем его чванством и бессердечностью‚ порожденным опять-таки страхом.
“Жить в Кремле — это значит не жить, но обороняться. Гнет порождает возмущение, возмущение вызывает меры предосторожности, последние, в свою очередь, увеличивают опасность восстания…” (маркиз де Кюстин).
Так что в малом пригороде‚ особенно с уходом угрозы внезапного вражеского набега‚ дышалось даже свободнее‚ чем в могучих столичных застенках. В каком-нибудь укромном посаде сохранялось единение с чистым природным привольем‚ вполне надежной огорожей от эпидемий‚ “поветрий моровых”‚ от неизбежных и всеиспепеляющих пожаров в скученности городов больших.
…Минули столетия‚ и теперь уже огромные города-огороды вошли в нашу жизнь. В них есть нечто от древнейших городов-укреплений‚ что помимо всяческих стен замыкали себя от негорода окружными рвами‚ валами‚ надолбами‚ засеками‚ лесными завалами‚ рукотворными буреломами. Сегодня это горные кряжи свалок‚ кандалы кольцевых магистралей‚ вериги новой веры — гаражи‚ валы коммунальных зон‚ выгораживающие нас‚ как в некой резервации для эксперимента: выживем ли‚ останемся ли Людьми? К тому же короста асфальта под ногами и панцирь смога над головой‚ не спросившись на то‚ отгораживают нас от звездного неба. И нескончаемая газовая атака-завеса…
Через все это надо продираться “злейшему врагу” Города — Природе. Но пробраться не дано. Разве что небольшими отрядами да тайными тропами. Как символ победы Города мы выставляем на подоконниках чахлую герань в горшках. И стращаем своих детей пленниками в садистских зоопарках. Словно в назидание: ведь борьба продолжается‚ ведь Городу вынужденно и исступленно приходится бороться со всем — с ливнем‚ снегом‚ солнцем‚ ветром. Ибо здесь они превращаются в потоп‚ завал‚ жару‚ сквозняк. Стенкой на стенку идут машины на пешеходов‚ а вместе — на бетонные редуты (рис. 2).
Этого пока избегает город малый. Он трепетно воспринимает‚ и сам преображается при смене времени суток‚ пор года. Он не кичится — не возносится‚ не внедряется‚ не противостоит… Но стелется‚ вписывается‚ предлагает себя (рис. 3). Хотя ему подвластны и горы и ущелья‚ с ними он ладит (рис. 4, 5).
Тот‚ кто был особо прозорлив и охоч до естества‚ кто предвидел “пиррову победу”, тот‚ подобно Заратустре Ницше‚ воспылал ненавистью к этим многоэтажным железобетонным застенкам:
“Мне противен… большой город… И здесь и там нечего улучшать, нечего ухудшать… Разве не стоит над этим городом смрад от зарезанного духа?..”
Ему вторили адепты духа человечности и гармоничности:
“Вы слышали, что Наши Братья заболевали от соприкасания с земными дисгармониями. Не раз Они страдали от долгого людского разъединения. Потому Мы редко посещаем города” (Н. Рерих).
А что архитекторы? Они признались в том же:
“Следует отдать себе ясный отчет в том‚ что города‚ сложившиеся за десять веков домашинной цивилизации‚ были чудовищно обезображены в период машинного развития” (Ле Корбюзье).
Потому‚ словно в искупление‚ зодчие переквалифицировались в урбанистов‚ лелеющих мечту о “зеленых городах”:
“Я первый провозгласил‚ что современный город должен стать огромным парком‚ зеленым городом. Но чтобы позволить себе такую роскошь‚ я вчетверо увеличил плотность городского населения и сократил расстояния вместо того‚ чтобы их увеличить” (Ле Корбюзье).
Расстояния в итоге увеличиваются до таких размеров‚ что впору говорить о возрождении пригорода:
“Зеленый город планируется как огромная гостиница‚ в которой жители столицы‚ согласно определенному распорядку‚ будут проводить свои выходные дни… Все здесь должно напоминать деревню‚ природу — ничего от большого города” (Ле Корбюзье).
Так наши большие города окольцевали себя сезонными огородами дач‚ словно открыли форточку на волю‚ оставаясь при этом в урбозастенках. Отсюда жалкий паллиатив‚ предложенный “современной архитектурой”: “Опоры-столбы: дом на отдельных опорах! Раньше дом был забит в землю‚ в темных и зачастую сырых местах…Теперь дом в воздухе‚ высоко над землей; под домом находится сад. На крыше также сад” (Ле Корбюзье).
На самом деле поддомный сад быстро‚ как колорадские жуки‚ съели автомобили‚ инвалидные коляски большого города и бесконечные коммуникации‚ капельницы города. А сады на битумных крышах‚ омытые кислотными дождями‚ демонстративно хирели‚ вымирали‚ не оставляя потомства. К тому же при запущенной болезни эти мелкие инъекции уже не помогают. Стоило ли огород городить?
“Человек стремится к урбанизации” (Ле Корбюзье).
Только ныне он спешит из Города. По крайней мере‚ об этом уходе мечтают современные заратустры‚ “читатели снов”:
“Завтра я уйду из Города. Не знаю, как и откуда. Это мне объяснит моя тень. Я уйду вместе с ней. Мы вернемся в мир, откуда пришли, и будем там жить. У меня снова появится тень, я буду страдать и переживать…” (Х. Мураками. Страна чудес без тормозов и Конец Света).
Из откровения Тени мы узнаем об архитектуре-устройстве Города. Принципиальное — его обитателей со всех сторон стережет глухая восьмиметровая Стена, и только птицы могут прилетать и улетать когда им вздумается. Город-урод‚ но в своем уродстве он гармоничен. Ты можешь получить от Города все, что душе угодно. Но только не себя самого. Город проглатывает окончательно и бесповоротно. Так он подпитывает свое совершенство до бесконечности. Наслаивая одно уродство на другое. Постепенно твое “я” исчезнет. И тогда не останется ни отчаяния, ни потери‚ ни истой любви‚ ни вдохновения. Ни тени‚ наконец. Жить в Городе с тенью нельзя. Как ей‚ индивидуальной Тени‚ быть-выказать себя в монолитном затенении Города‚ в подземных переходах‚ в изгородях многоэтажек‚ в консервных банках транспорта‚ в толпе-пробках горожан. Потому как Город собирает‚ пакует‚ наслаивает‚ уплотняет‚ но только не единит‚ а отчуждает. Он состоит всецело из “зон” отчуждения и сплошной‚ вязкой‚ удушливой тени (рис. 6).
“Город не знает города, человек человека; живущие только за одной стеной, кажется, как бы живут за морями” (Н. Гоголь).
Не помогают и лоджии-балконы‚ издевательски намекая на неосуществимое единение с природой. За это мы их и застеклили‚ окончательно выгородив свое однотипное‚ вознесенное над землей жилище. Где ты‚ “трава у дома”?..
Вот огород нагородили…
“Нежилая местность”…
Огромный Город стал “машиной‚ фабрикой для жилья” — строится‚ возводится‚ производит‚ уничтожает‚ наступает‚ плодя все новые проблемы для себя, — выживает.
Город-громадье — источник стрессов‚ возбудитель депрессии. И считает‚ что так и надо‚ что это и есть эталон цивилизованного бытия. В нем идет постоянный спор гармоничного‚ индивидуального с вынужденным и типовым‚ где результат — кто кого? — формально предрешен (рис. 7–9).
Загипнотизированный‚ зомбированный своими “победами” Город свои огорожи хочет привнести и в город малый‚ который никогда не выгораживал себя из Природы. Который не закрепощает‚ не выстраивает в очереди‚ не гонит и не сдерживает. Который дарует Тень всякому обитателю — человеку‚ древу‚ дому‚ распознающему и привечающему всякого гостя. Который не покорен бульдозером и сохраняет свое своеобразие благодаря изродной гармонии с ландшафтом. Который болезненно переносит горожение в нем многоэтажных монстров-отгорожей все с теми же издевательскими балконами. Ведь малый город еще сохраняет древнейшую идею “прозоров”‚ просветов в застройке‚ открывающих вид на дивный пейзаж. При этом он не влезает на опоры-столбы‚ укореняясь каждым своим домом в родной земле. И не подумывает городить сад на своей крыше. Зачем этот огород городить? Трава — у дома (рис. 10).
Малый город никогда не воспринимал природу мачехой‚ а‚ напротив‚ уповал на ее защиту‚ надежно прячась за леса дремучие‚ за реки глубокие‚ за болота топкие‚ за озера обширные.
Малый город сохранил большие чувства. Он знает себя‚ человек человека; живущие за многими стенами, кажется, живут вместе. А праздник города — считай — семейный праздник (рис. 11).
Малый город еще сохранил естественность. Он растет‚ прирастает‚ обновляется — живет‚ не видя препятствий и врагов, и вольно дышит простором (рис. 12).
Не было на Беларуси‚ стране вольных городов, устрашающего Кремля‚ оттого и потому что силен здесь был дух свободы. Так и не получили татарские ханы дани от наших отнюдь не больших городов. Городов вольных‚ по большому счету‚ — по магдебургскому праву. Даже мрачное слово “застенки” означало у белорусов свободные земли и небольшие селения на них‚ распространяющиеся за “стенки”‚ условные межи на земле. И не надо было огород городить‚ дабы чувствовать себя не заключенным‚ но хозяином. Потому и приходили соответствующие мысли Кириллу‚ что из славного‚ отнюдь не огромного города Турова: “Тебе, человек, вся тварь в услужение создана. Небо и земля тебе служат: то влагой, а эта плодами. Ради тебя и солнце греет, и луна со звездами ночь освещает! Для тебя облака дождем землю наполняют…”
Пусть лучше‚ здоровее и добрее — малый город придет-привнесет себя в Город-гигант. Не на этом пути как запруду надо огород городить. Пусть рукотворные вершины не истязаются над природой‚ но всячески ублажают ее‚ хотя бы отраженным лучом уходящего за каменный горизонт солнца (рис. 13).
