Никто не может повредить Стену.
Или взобраться на нее.
Потому что Стена совершенна. Запомни это как следует.
Харуки Мураками.
Страна чудес без тормозов и конец света
В Берлине можно увидеть примечательную композицию – две глухие противостоящие, но не соприкасающиеся металлические стены. Не то тоннель со свободными обоюдосветлыми входами-выходами, не то простенок некоего узкого пути к открытым возможностям и многоцелью, не то, наконец, железный занавес некоего мистического спектакля, загодя обуревающего самыми разными чувствами, видимо, знакомыми и нашим дальним пращурам, уже способным понимать магический феномен Стен. Так что и сегодня, когда мы говорим о стенах буднично, по большей части про их теплозвукопроводность, они отнюдь не утрачивают глубоко символического значения, которое преданно нам с тысячелетними напластованиями архетипических тем. Иначе говоря, они и поныне…
Вне зависимости от своей физической природы-происхождения Стена обнаруживает себя, если создает границу, преграду-препятствие на пути некоего перемещения, локомоции, вызванные природными или людскими воздействиями, и четко разделяя-противопоставляя “здесь-перед” и “там-за”. И она же несет ответственность за прочность сооружения, выказывая всем своим видом-существом его долговечность, незыблемость человеческого. Поэтому атрибут и предстательница порядка, Космоса, даруя ощущение защищенности, стабильности. Тогда-то мы и говорим, что находимся “как за каменной стеной”.
Благодаря этому Стена стала многозначительным символом надежности-нерушимости, почему и поэтизируется космогоническим мифом, зачатым в исходно и единственно надежной утробе “стен” первобытных пещер. А они в свою очередь стали прототипами циклопических бастионов древнего зодчества, зачастую служившими не только и даже не столько физическому противостоянию, нападкам извне, сколько психологическому спокойствию и уверенности в противодействии с нежелательным, пагубным влиянием извне, Хаосу.
Стена духовно сплачивает людей-единоверцев, невольно сродняет, подвигает “становиться стеной” на защиту этой племенной или идеологической со-в-местности. Не зря же современные китайцы, открыто претендуя на роль супердержавы, непременно знакомят своих гостей с политическим брендом, свидетельством своего былого имперско-династического могущества – несколькотысячекилометровой прекрасно сохранившейся, воистину Великой Стеной.
И на русских землях Стена издревле была в почете. Прежде всего за посильное служение последним оплотом-оградой всякого мало-мальски значимого города. В конце XII столетия, к примеру, славился в Киеве зодчий именем Милонег-Петр, строитель каменной Стены на берегу Днепра под монастырем, да столь удивительной, что современники говорили о ней как о великом чуде.
Так и прославленные в веках и многострадальные Стены Смоленска, что неоднократно и поочередно разрушались то Литвой, то Москвой. Восстановив их в очередной раз, Борис Годунов бахвалился этим как великим подвигом:
“Построил я такую красоту неизглаголанную, что подобной ей уже нет во всей поднебесной… Как на сытой и толстой боярыне красовито лежит аксамитное многоценное ожерелье, прибавляя ей красоты и горделивости, так и смоленская стена стала теперь ожерельем всей Руси православной, драгоценностью своей на зависть врагов и на гордость Московского государства”.
Государства с особой столицей, самопровозглашенным “третьим (и “последним”) Римом”. То есть вечным городом-владыкой. Отсюда его стены восстали с этой идеей и поражали, шокировали европейцев даже после их покорения (правда, временного и в итоге бесславного) Наполеоном.
“Знаете ли вы, что такое стены Кремля? Слово “стены” вызывает в уме представление о чем-то слишком обыкновенном, слишком мизерном. Стены Кремля – это горный кряж” (маркиз де Кюстин).
При этом же маркиз развивает любопытную мысль о московском “кряже” как о символе векового русского раболепия, несвободы-крепостничества. Видать, намекал на уничтожение, казалось бы, незыблемых бастионов-застенков Бастилии. Камня на камне не оставили от его Стен в знак полного торжества “свободы, равенства, братства”. Только табличку оставили после бурного веселья на ее месте: “Здесь танцуют”, которую в двухсотую годовщину знаменательного стенокрушения сменили легкие, никак не застеночные Стены парижской оперы на привольной площади с мемориальной колонной, увенчанной “Гением свободы”.
По амбивалентной, предполагающей альтернативы логике мифа, Кремлевская Стена и освобождала – от страха и растерянности перед необъятным, умом не понимаемым простором, что так серьезно “ушиб” русскую душу. И тут же она вновь прислуживала деспотии, ибо выступала гарантом незыблемости тоталитарного режима. Вот почему и Мавзолей демонстративно прильнул к ней, упрочивая эту связь многочисленными прахами своих идеологических кумиров, замурованными в нее. Неспроста и Дворец съездов некогда подобострастно запрятался за эту Стену. Хотя и вынашивал на дальних подступах к себе обреченно паллиативную идею Берлинской стены.
Тем не менее и новая Россия уповает на ее символическую магию. Хотя бы потому, что не может найти исторически и духовно более “совершенную” Стену. По крайней мере, не зря на решительную защиту всей, всей по сути, страны-культуры в ноябре сорок первого ополченцы парадно выступили именно от ее устоев.
До недавнего времени и у нас таковой была исключительно героическая Стена Бреста. Но ныне, восстанавливая Стены замков и храмов, мы не просто камни собираем – раздвигаем глубь, показываем богатство, уникальность нашей истории.
Но они же и гнетут-подавляют, порождают стенания, когда чинят препятствия-несвободу у тех, кто насильно заточен в них. Крайняя степень отчужденности, затворничества, стенания – “жить в четырех стенах”, за глухой ко всему “каменной стеной”.
Поэтому Стена может сказать больше о своем владельце, чем непосредственное общение с ним, что в равной степени справедливо и в отношении целых народов, государств, политических режимов. Историю нравов, человечества, следовательно, и зодчества можно представить мифом о стеновоздвижении. Как, впрочем, и стенонизвержения, который научает: как ни трудись, вечной Стены консервации и отчуждения не наладить.
Поэтому-то сегодня так знаменита Берлинская стена, точнее, то, что от нее осталось, переиначено языком зодчества. Реальное воплощение “железного занавеса”, рухнувшего в одночасье на политической сцене мира, знаменуя новый сюжет истории в диалектике мирозданческого мифа. Прохладным осенним днем разносилась по частям-кускам не Стена, но символ, оплот холодной войны. Свершалась бескровная, вполне великая ноябрьская революция. Требования кардинальных перемен “поставили к стенке” эту современную Бастилию. И сносили, растаскивали ее по кусочкам без всяких стенобитных машин более вдохновенно-торжественно, нежели когда так же спешно, но угрюмо возводили и охраняли. Поэтому пришлось наладить еще одну, правда, ажурную “железную занавеску” (фото 1). Дабы… защитить, предотвратить полное разнесение Стены со всевозможной стенописью, что также стала художественной и исторической реликвией, вещественным доказательством принципиальных перемен Свободы и Единения. Такую художественную фактуру и нарочно не придумаешь (фото 2).
Сегодня бетонные кусочки Стены не задерживаются на сувенирных прилавках. Хотите – можете приобрести надувной матрас в виде блока Стены. Он даже воспроизводит овальное ее завершение, некогда придуманное, чтобы рукам добровольных изгоев не было за что зацепиться. Целый блок ее как бесценный подарок получил чернокожий триумфатор недавнего мирового легкоатлетического форума в Берлине. Опять-таки символично, ведь в стенах этого же стадиона на довоенной Олимпиаде, с помпой устроенной нацистами, прилюдно был развеян надуманный миф о высших расах.
Столь разветвленные ассоциации, собственно, и составляют художественную историческую и культурную сущность произведения зодчества, его смысловое своеобразие и богатство. В этой связи и неказистая бетонно-проволочная Берлинская стена стала ярчайшим зодческим явлением-событием, конгениально выражая все перипетии послевоенных умонастроений и творческих устремлений.
Причем таковой она стала с самого начала своего существования, противостоя нормальному сосуществованию иноидей, мнений, чувств. Служила “достопримечательностью” – с обеих сторон к ней водили экскурсии туристов. С западной стороны стену покрыли вольнолюбивые граффити, с восточной – создавались консервативные музеи и смотровые площадки. Как две не желающие знать друг друга стороны социальной медали “За взятие Берлина” (фото 3, 4). Мало кто мог думать-мечтать, что у этой по-марафонски длинной сорокапятикилометровой “твердыни” столь короткий век. Более того, ее фактическая кончина также подтверждает мифическую сущность зодчества, способного объединить, синтезировать любые другие виды художественного творчества. Она воплотила постмодернистский дух и вобрала самые новаторские, радикальные реалии перехода от эстетических объектов к произведениям-процессам, к “художественным событиям”, акциям. Тут импровизации и перформанса, и инсталляции, и хеппенинга – современных реальных ритуалов, неизбежных сподвижников мифа. Ныне они вдохновенно акцентируют свободное “пространство игры”, где зритель-соучастник должен прочувствовать: “здесь танцуют”.
Таковы современные законы красоты, еще раз подтверждающие, что зодчество творит не пространство как таковое, но особую, не объяснимую “пользой” и “прочностью” ауру. Однако это игнорирует классическая архитектурная теория, лишь как бы ощупывая, но не видя Стены. Может, при пристальном рассмотрении она подвигнет на особые разделы архитектуроведения. Скажем, на зодческую мифику.
…Непременно посещение музея Берлинской стены, где она главный и, пожалуй, единственный экспонат, ибо его попросту миновать невозможно. Он обширен, даже виртуальные контуры былой Стены нашли в нем самую различную зодческую интерпретацию. Это и реальный музей под открытым во всех смыслах небом, и стеклянная ее имитация с мемориальными надписями, и символическая межа для ничем уже не сдерживаемых перемещений (фото 5–7). Отдельные ее фрагменты стали знаменательной экспозицией, своеобразной символической основой, над которой возвышается здание нового административного центра Берлина (фото 8). Очевидно-зримо, как явный контраст с глухотой презираемой Стены, его стены предельно прозрачны, беспрепятственны (фото 9). Можно, конечно, спорить о психологическом комфорте обитателей столь беззастенчивой среды. В любом случае вкупе все это стало уникальным всеберлинским и, пожалуй, общеевропейским мемориалом. Он выказывает общечеловеческую победу, ведь 20 лет назад низвергали антихрам, символ отчуждения и деспотии, от которых во всех смыслах лезут на стену нормальные люди. Поэтому ее крушение – творческий, конструктивный акт, соответствующий универсальной мифологеме: ничто не вечно под луной. Особенно то, что навязано, противоестественно, но выдается за истинное и незыблемое. За Началом, космогонией непременно последует эсхатос, Конец как предтеча, завязь нового Начала.
Так пульсирует Вселенная, жизнь, наша культура, что всячески подтверждает зодчество, где замысловато чередуются времена “собирания” и “разбрасывания” камней – стилей, направлений, мнений, вкусов. Невольное, перманентное и своевременное признание несовершенства человеческого мироустройства. Всячески выражая это событийное естество, Стена действительно совершенна. Она реальный миф, не требующий ни доказательств, ни подтверждения.
Современный зодческий миф, например, преисполнен крушениями отживших идеалов, стереотипных препятствий, заслоняющими путь-дорогу к очередному поиску совершенства, к “идеальным” “градам стенатым”. По этому поводу в старину на вопрос: “Чего к стене не прислонишь?” – многозначительно отвечали: “Дороги”.