Техника и технология, не имеющие национальности и не знающие культурных границ и языковых барьеров, сегодня способны решать проблемы невероятной, как считалось еще совсем недавно, сложности. Так архитектура влилась и способствует общему процессу глобализации. И это, как ни парадоксально, только усложнило жизнь ответственным архитекторам. Ведь они стали перед проблемой выразительности, уникальности архитектуры, а также того, что сегодня обеспокоенно называют культурной идентичностью и национальной самобытностью. Именно поэтому поиски путей сохранения, точнее, приобретения, выявления своего-особенного в архитектуре различных стран и регионов становятся все более актуальными, наболевшими. Это стало чувствоваться уже на закате функционально-зонировочных догм «современной архитектуры». Но и прорыв в свободный полет харизматичного постмодернизма с последующей идеей радикальной деконструкции еще более обескуражил. Ибо полное игнорирование стиля, тотальное безразличие к культурным особенностям-традициям и как следствие – безразличие-произвол по отношению к обитателю новых архитектурных структур объясняет тот болезненный трагизм, который поглотил мегаполисную цивилизацию, обреченную на однотипное «воспроизводство того же самого в бесконечном процессе отождествления, в универсальной культуре тождественности» (Ж. Бодрийяр).
Отсюда одна из принципиальных причин интереса к культурной самобытности различных регионов ойкумены – желание решить общие проблемы безликости и бездуховности архитектуры и дать впечатляющий ответ на «национальный вопрос» способностями и опытом своей культуры. Это стремление особенно заметно у молодых государств-стран, стремящихся занять достойное, по крайней мере, отличное от других, собственное место под общечеловеческим солнцем культуры.
Глобальная насущность обязывает разобраться в его сущности. Поскольку в нем, как в матрешке, оказываются и другие не менее значимые вопросы, следующие один за другим. В отношении Беларуси они, понятно, имеют свои особенности, но принадлежат международному контексту. Ведь не будь его, как зеркала, как визави, как конкурента, не встал бы вообще этот насущный вопрос, да еще так многогранно.
Первое, что важно прояснить: что нам понимать как собственно «национальное»? Логично отталкиваться от самого понятия «нация» (от лат. natio – племя, народ), которую традиционно представляют исторической общностью людей (состоящей, как правило, из различных племен и народностей), сбывшейся в процессе формирования территориально-экономических связей, литературного языка, этнических особенностей характера и культуры. В последнее время определяющими атрибутами нации принимаются собственная государственность и национальное самосознание ее представителей.
Геополитические каверзы истории «натворили» так, что белорусская государственность оказалась, пожалуй, одной из самых молодых. Фактически ей двадцать лет, менее одного поколения. После того как она перестала быть северо-западным краем-окраиной Российской империи и союзной республикой-вассалом империи советской, где всячески провозглашался интернационализм и преследовалось национальное самосознание. Ибо канонизировалось, что в победном шествии ранее отдельные нации «в корне меняют свой социальный тип, становятся социалистическими по своей классовой структуре, политическому строю и духовному облику… Национальное и интернациональное в культуре социалистической нации составляют единство, в котором ведущей является интернациональная сторона» («Большая советская энциклопедия»).
Еще более сложно обстоит с генезисом национального самосознания. Культурное влияние, точнее, экспансия извне была подавляющей и закреплялась юридически. «Белоруссия – название, даваемое части России, находившейся долгое время под владычеством Литвы и Польши и только впоследствии снова возвращенной России» («Энциклопедия Брокгауза и Эфрона»). Так что коренному обитателю наших земель зачастую необходимо было попросту выжить. Поэтому все, что строилось в быту, было предельно незамысловатым, простым, незаметным, дабы не привлекать особого внимания захватчиков, дабы если и было что тратить, то не тратиться попусту перед непреходящей угрозой уничтожения... И эта «хата с краю» исстари укоренилась в менталитете, в облике народной архитектуры – предельно простой, экономичной, скромной. Зачастую и вовсе убогой. Иноземные странники в наших краях как раз отмечали эту самобытную черту, дивясь припавшим, вросшим в землю строениям.
«Это‚ безусловно‚ естественный результат тяжелого селянского состояния… Даже сам Николай I‚ проезжая в 1850 г. из Бобруйска в Брест‚ содрогнулся от вида несчастных халуп‚ похожих на свинарники‚ в которых даже животные не смогли бы жить» (М. Довнар-Запольский).
Литография Минска 1840 г. (фото 1) и столичный фотооархив, который гораздо моложе этих впечатлений, показывают, каково было наше традиционное бытие-строительство на протяжении многих поколений (фото 2).
В современном Минске мы еще только прощаемся с тем, что объективно можно, но не хочется принимать за «национальную черту» белорусской архитектуры. И тем более следовать ей (фото 3).
Неслучайно так сложна и противоречива у нас национальная атрибуция. И закономерно, что нынешнее студенчество задается вопросом: как национальные черты проявляются в архитектуре? Задается попросту, без обиняков, подтекстов и формализма, как на прошлогоднем мероприятии-диспуте под названием АРХИФЭСТ. В результате обнаружилось своеобразие датской, кубинской, молдавской, венгерской архитектур. Вот только в отношении белорусской опознание, как констатировали участники «следственного» мероприятия, ни к чему не привело. Любопытно, что «национальное» воспринималось главным образом по самодеятельному творчеству селян в собственных домах, не обремененных и не сдерживаемых городскими типовыми нормами и профессиональными требованиями… В результате выявилось то, что специалисты, у которых «национальные черты» – хлеб насущный, не хотят или не могут замечать-признавать. Поэтому мы молчим, а то и умиляемся при появлении квазинародных приемов, пародий, которые разве что профанируют саму национальную идею в архитектуре (не говоря уже о тектонической и художественно-эстетической несуразности таких приделов, что усугубляет и сочетание их названий) (фото 4, 5).
Видимо, такая своеобразная, по определению, меркантильная реклама и привлекает беспристрастного обывателя, но мы же говорим об Архитектуре. Она, по большому счету, не терпит имитации, бутафории, которые уместны разве что в сугубо аттрактивных, заведомо псевдостилевых образованиях, уголках экзотики сродни сувенирным или антикварным лавкам. Так и в музеях народной архитектуры оригиналы предпочтительнее даже предельно точных копий. Отсюда подобное заигрывание со стариной не имеет общего с нашим «национальным вопросом», поскольку подобная фольклористика интернациональна и фактически идентична, повсеместна, где исстари имелись примерно одинаковые природно-климатические условия и материально-технические – каменно-бутовые и древесно-растительные ресурсы…
Тогда, может, продуктивнее исходить из другого понимания «национального» – из этнической принадлежности, из буквального понимания «нацио» – народ-племя, то есть от национальности? Но и здесь, так же как и с сугубо территориальным выделением белорусского этноса, тоже не все просто, ибо неясно, кому белорусом, кому поляком, кому литвином зваться. Ведь «под именем Белоруссии прежде разумелись преимущественно княжества Полоцкое, Витебское, Мстиславское и Смоленское. Ныне под именем Белоруссии преимущественно подразумевают губернии Минскую, Могилевскую, Витебскую и западную часть Смоленской» («Энциклопедия Брокгауза и Эфрона»).
Не обращая пристального внимания (хотя бы для нашего «узкоспециального» разбирательства) на эти историко-этнологические сложности, принимая современную данность Беларуси в пределах государственных границ, обнаруживается еще одна грань «национального вопроса»: что признавать национально белорусским – созданное где бы то ни было этническим белорусом и гражданином Беларуси или творения не важно кого, но размещенные на наших землях? Вопрос не такой уж простой, как может показаться на первый взгляд. Параллели из мира литературы, музыки, изобразительного искусства так же противоречивы и неоднозначны. Но в любом случае ответ здесь будет двояким.
Если мы рассматриваем творчество архитектора, то все созданное им вне зависимости от местонахождения – это именное авторское достижение, не знающее национальных границ.
С другой стороны, скажем, старинная китайская ваза, приобретенная нашим музеем, становится белорусским национальным достоянием, но не перестает быть произведением китайского искусства. Но будет ли возведенное у нас китайцами в выбранном ими же месте, по их собственному проекту, их же или некими турецкими рабочими белорусской архитектурой? Как бы мы ни противились или, наоборот, ни восторгались таковыми новоделами, ответ будет обреченно утвердительным. Придется жить-поживать с данным, возможно, и не вполне жизнеспособным (имея в виду нашу манеру-способ жизни, вкусы-предпочтения, стереотипы-предрассудки) имплантантом. Потому как в силу своей специфики – укоренения в землю-место – архитектурные произведения поистине становятся национальной (государственной) недвижимостью. А зачастую и гордостью, позволяющей говорить о национальном своеобразии, уникальности, подвигающей всячески пропагандировать, имитировать, подражать, усматривая в этом уважение к собственной культуре.
Так, никто не будет скрывать, черты каких культур-этносов впитал в себя Тадж-Махал, из каких далей-глубин его корни, но никто не покусится отрицать, что это перл в короне индийской архитектуры.
И никто сегодня не будет специально вспоминать, что знаковые творения Московии, включая стены, храмы, палаты Кремля, возводились иноземными, главным образом итальянскими («фряжскими») зодчими, привезшими с собой «домашние заготовки». Москва, двести лет тому спаленная пожаром, по сути, была отдана не французу, который вскорости оттуда ретировался, но опять-таки итальянцу. Это Доменико (он же Дементий Иванович) Жилярди, итальянский швейцарец, потомственный архитектор, воспитанный на итальянских традициях, задал-создал своими творениями облик «старой Москвы», принимаемый таковым до сих пор.
Сегодня также ищут итальянский «след» собора Василия Блаженного, ибо обнаруживается, что прославленное, чуть ли не геральдическое для русского зодчества сооружение имеет не русские национальные черты. Полагают, в частности, что уникальное созвездие неповторимых куполов было снято с мечетей покоренной Казани и доставлено на специальных возах в стольный град. Наконец, что Барма и Постник к уникальному шедевру не имеют никакого отношения. Лишь через многие десятилетия им приписали авторство, видимо, в угоду гордости великороссов и потакая самодержавной самобытности российской культуры-державы. Подобная судьба пока минует творчество Иосифа Лангбарда, этнически не белоруса, родившегося на территории нынешней Польши, обучавшегося в Императорской Академии художеств Санкт-Петербурга, преподававшего, проектировавшего, получившего без защиты докторскую степень, жившего в Ленинграде. Но по-прежнему его прославленный «квартет» – исключительно наше уникальное национальное достояние, несмотря на, мягко говоря, неадекватное отношение к нему реставраторов («АиС», № 4, 2009). Феномен «белорусскости» зодчества Лангбарда требует специального разговора. Однако и так видно, что черты-следы его архитектуры вполне стали национальными и, можно сказать, находят современную интерпретацию, хотя понятно, что настоящим подв 'игом к этому послужили более молодые зарубежные аналоги (фото 6, 7). Но сколько бы ни «наследили» иностранцы на наших землях – это уже наши последствия.
Париж, столь трепетно берегущий традиции своей культуры, некогда с таким упорством возмущаясь творением своего земляка Эйфеля, в последнее время отнюдь не страдает при появлении явно диссонансных с его «национальной чертой» произведений иноземцев, причем в демонстративно неожиданных и ответственных местах (Центр Помпиду, Арка Дефанса и пр.). Так что и это явление можно назвать современной особенностью французской столицы, которая прочерчивается не столько именитостью авторов (простой парижанин, многочисленные гости могут их и не знать вовсе) или формально вызывающими композициями, сколько некой внутренней, содержательной, неформализованной силой архитектуры, воспитанной национальным нравом-характером. То же можно сказать о современной американской, английской, индийской, китайской и прочих древних и сравнительно молодых национальных архитектурах.
…Итак, последние очень бурные и противоречивые полстолетия дают понимание того, что дальнейшее разбирательство с «национальным вопросом» стоит посвятить принципиальному повороту от внешних, формальных черт к внутреннему, содержательному их существу.
(Продолжение следует).
Литература
1. Довнар-Запольский, М. Русская история в очерках и статьях. Т. 1–3. – С.-Пб., 1909.
2. Бодрийяр, Ж. Город и ненависть. – М., 2004.
Чтобы понять, чем действительно является архитектура,
мне понадобилось пятьдесят лет – полстолетия...
Людвиг Мис ван дер Роэ