Все, что построено, приходит в мир от человека.
Захочет он, и камни станут стенами, прикажет,
и разделится пространство.
Пабло Неруда
Что, казалось бы, может быть природнее, естественнее Камня…
Но и остался бы он навсегда безличным и мертвым камнем, всего лишь застывшей лавой, не прояви себя творческая воля человека. Именно он привел-привнес в свой мир образов и страстей, желаний и идеалов Камень во всех его физических, а главное, духовных, художественных ипостасях. Ведь не кто иной, а человек взял на службу себе Камень и одновременно стал поклоняться ему. Ибо в Камне наш пращур увидел-прочувствовал некую утверждающую Место силу. Это ему навевал Камень первобытной пещеры, мощные стены которых отождествлялись с покоем – благим Местом. Первое, нерукотворное разделение пространства на “мое” и “чужое”.
Потому, покинув гору-пещеру, человек поставил ей своеобразный памятник-метафору в виде менгиров и дольменов, многоликих капищ. Изначальный привод Камня в мир — и теперь уже рукотворное разделение одухотворенного пространства на обыденное и священное. Так или иначе, пришедший от человека Камень вторил-подражал Камню-Горе (фото 1).
И многие тысячелетия спустя Камень неизменно служит фактически одной и той же идее-образу предстателя Места, гаранта стабильности. Это эпоха поистине великих стен и сакральных пространств (фото 2). Филигранность подгонки глыб друг к другу здесь имеет прежде всего символическое значение – образ нерушимого монолита-горы как предстателя незыблемости всего мироздания. Значит, и время должно как бы застыть, подобно вулканической лаве. Эту вселенскую идею всевечности может выразить только Камень. И встали исполинские пирамиды – четыре монолитные стены, как четыре стороны света, как четыре времени суток и года сходятся в одной точке пространства-времени. Универсальная нерасчлененность, консервант времени (фото 3). И только загадочная, под стать джакондовской, улыбка Камня-Сфинкса потешается над нашими мимолетными страстями, как и некое существо с орлиным профилем, самим временем сработанное в близстоящем Камне (фото 4).
Античность привносит в каменную летопись мотив порядка-гармонии, чаяния не о вечности, но о дне насущном. О благополучии родного сообщества-полиса, или находящегося под божественной эгидой Места. Оно олицетворяется вымеренным перипторосом Храма‚ словно вырезанного из Камня-монолита. И все это торжественно несет Камень-постамент Акрополя. Царство величавой статики, как бы замкнутого в себе пространства (фото 5).
И продолжается такая всецело уравновешенная жизнь Камня до той поры, пока миром не завладела христианская идея, исповедующая искание‚ сомнение и неуспокоенность – бесконечность совершенствования. В таком трепещущем мире и Камень заряжается динамикой, душевным напряжением и внутренней энергетикой. Не находит себе Места, хотя, по сути, и не ищет, не нуждается в нем. Потому и пространство, кажется, вообще освобождается от всяческих пределов-стен. Они уже не настраивают на доверие, а Камень в них мельчает, словно мириады сплоченных в своем богоугодном порыве-походе пилигримов (фото 6). Правда, когда дело доходит до проблем мирских – надежной обороны от банального агрессора, вновь обращаются к его величеству Камню, выразительно замыкающему от ворога надежное пространство (фото 7).
Но вот “пламенеющая” готика, пульсация-мерцание постепенно угасает, интерес к аморфным небесам сменяется требованием земной твердыни, поиском достойного в этой жизни Места. Потому и Камень, что соответствующим образом приходит в мир от человека, вожделенно выказывает свою брутальную мощь, четко разделяющую пространство (фото 8). Это и есть возрождение античной идеи — уверенной в себе личности, прочно стоящей на своих собственных ногах. Она – Камень-исполин, отторгнувший от себя рукой Творца все лишнее, никчемное (фото 9).
Однако и величавая успокоенность- уверенность сменяется очередным, теперь уже позитивным, научным искательством некоего вычисляемого совершенства. И все направляется-спешит на встречу с ним. Так что Камень с его инертностью и застылостью лишь тормозит общий порыв барокко-рококо. Потому он как бы и уходит из мира от человека, для которого безраздельно расступилось и увлекает в несусветную даль пространство. Потому и стена, отдавшая предпочтение штукатурке, не столько защищает, сколько всего лишь обозначает огромные проемы, богатый извивающийся декор, обилие скульптуры, чувствующей себя достаточно фривольно, казалось бы, в самых неподходящих местах (фото 10).
Эта всеобщая не-у-Местность движения становится все более неуправляемой‚ порождая брожения, столкновения‚ конфликты‚ наконец революции, которые, как это было с Бастилией, буквально камня на камне не оставляют от постылого прошлого. Всеобщий хаос подвигает пришествие на авансцену истории Героя, гаранта твердого порядка и размеренности. Следовательно, Камень реабилитируется по всем статьям, возвращается и занимает самые ответственные Места — в классическом ордере, в прочно центрированном пространстве. Здесь Камень-самодержец особо монументален, надменен, словно пригвождает барочную испещренность к регулярному пространству вымощенной Камнем площади (фото 11).
Однако не успел Камень занять главенствующее Место, как неизвестно откуда навеваются поэтические мотивы, образная легкость, игривая непринужденность и волнующая впечатлительность – своеобразное возрождение… средневековья. Поэтому романтизм и модерн охладевают к брутальной обстоятельности Камня, и он уже не бравирует своей мощной лапидарностью, но увлечен экспрессией, подвижностью, не заслоняющей меж тем индивидуальную неповторимость. В таком понимании Камня архитектура походит на скульптуру (фото 12).
Модернизм — тот вообще замешан на свободе обширного пространства и полном безразличии к Месту. И если, как он понимает, кривая дорога – для ослов, а человеку подобает ходить прямо (Корбюзье), то многодельный и громоздкий Камень на пути архитектуры не должен искривлять ее прямолинейное шествие под эгидой индустрии, типизации и массовости. Поэтому конструктивизму и функционализму – авангардистам всех мастей, устремленным в будущее, не до Камня, преданно помнящего прошлое и уважающего настоящее.
Про Камень в это время вспоминает лишь тоталитарная архитектура, призванная убеждать в непререкаемости правящих идей, в незыблемости режима, в беспрекословном служении навязываемому культу-догме. Поэтому в полной мере эксплуатируется благородство Камня, а главное – его природная мощь-убедительность. Своеобразная парафраза архаического Камня-утвердителя (фото 13). Поэтому нормальным становится служение Камня ярлыком-указателем солидности учреждения, его привилегированного Места в сложившемся мире. Отсюда особое внимание к основанию-цоколю, брутальный руст которого призван выражать и незыблемость “вертикали”, и нерушимое единство власти и народа (фото 14).
А еще невозмутимый колотый Камень демонстрирует свою непокорность любым капризам моды и указам технологии. Поэтому-то он не становится изгоем даже в век хай-тека, проявившим вновь интерес к Месту, к архитектурному контексту и неповторимости. Мощные металлические каркасы небоскребов уже не нуждаются в несущих стенах, но требуют достойно-респектабельного обличья, для чего и облачаются в манишки и фраки-смокинги из Камня. Так что, наведя лоск-блеск, он готов соперничать даже со стеклом-зеркалом (фото 15). Стена уже как бы и не стена вовсе, по крайней мере, не претендует на жесткое сдерживание-разграничение пространства. В нем становится у-Местным всякий эпатаж и ирония, даже скульптура-перфоменс, оживляющий Камень (фото 16).
…Получается, сегодня Камень, пожалуй, как никогда ранее, способен на самые смелые и неожиданные заимствования из глубочайшей старины, на самые неожиданные выходки…
Вся суть-особость все же в том, что служение Камню не терпит суеты. И не думайте о Камне свысока, не уповайте на приказ. Банальный булыжник — и тот требует себя почитать в силу своей уникальности: двух одинаковых не сыскать. В нем затаилась иррациональность естества, явствует принципиальное отличие от кирпично-формовой выправки. Его можно бездушно бросить в раствор забутовкой‚ можно расколоть для удобства‚ но обмануть его нельзя. Можно лишь кропотливо приладить друг к другу, словно выращивая стену, как бы обхаживая, культивируя пространство. Это особенно чувствуют-понимают на “тонком” Востоке, кротко обожествляющем чуть ли не каждый валун. В этом воочию убеждаешься в легендарном японском “саду пятнадцати камней”, где неотесанные Камни умудряются мгновенно прятаться друг за другом, заигрывая в прятки с самой вечностью, делая абсолютно безграничным пространство… Необузданная стихия, также пришедшая в мир от человека.
И иная, уходящая – безысходный отвал наших старожилов Камней-валунов (фото 17).
Как знать, может, кто-то из них некогда лежал “промеж дорог” и была на нем спасительная для всякого путника “надпись исподрезана” (фото 17)? А может, видел-привечал наших самых прославленных пращуров (фото 18)? Как, скажем, легендарный тысячепудовый Гром-камень, что на зависть многим своим собратьям и на удивление всему миру был бережно перевезен из глухомани на самое видное Место (фото 19).
На противоположном берегу Невы Камень-Сфинкс невозмутимо, как и на своем родном нильском берегу, коротает свою вечность (фото 20).
А вот иным, что без вины виноватые, дабы не кончиться на гильотине-камнедробилке, приходится затаиваться “талакой” и украдкой вспоминать о своем великом прошлом, когда, только пришедши в мир от человека, они уважать себя заставили (фото 21).
Недаром же нам, уходящим из мира сего, присваивается Камень как олицетворение последнего Места в просторах бесконечного.
…Значит, не время разбрасываться Камнями. Причем именно сегодня, в век тотальных подражаний, заменителей и имитаций, которые, что ни говори, также пришли от человека. Но Камни пришли от и к Человеку-художнику. Видать, и будут пребывать они в-Месте до скончания времен. Поскольку до сих пор мы, по сути, еще только “притираемся” друг к другу на стезе Творчества, мостим путь к Храму, соединяющему пространства и времена.
Р.S. Строитель храма не может ограничивать себя одним камнем, он выберет лучшие из всей природы, и тогда он будет истинным художником.
Николай Рерих
