Современный город. Его жизненное пространство перенасыщено знаками и значениями, связанными воедино, отсылающими друг к другу и одновременно ни к чему. Город многоязычен и мультикультурен. Его, казалось бы, жесткая функциональная структура изъедена кавернами разнообразных высказываний, привлекающих, “хватающих” внимание. Эти высказывания, свитые в ажурное переплетение рекламных брэндов, модифицируются в некий единый смысловой поток, безграничный и в итоге бессмысленный. Каждый элемент городской среды превращается в своеобразную реплику, выпад, вызов или зов. Буквально все порождено ими. Например, фирменные стили корпораций, для которых архитектура их офисного здания становится и средством, и результатом рекламного процесса.
Индивид в этом потоке словесного беспредела также пытается заявить о себе, но на свой лад, используя как испытательный полигон пространственные, выходящие вовне формы собственного жилища, такие, как окна. Они уже не только источники света, но и выход во внешний мир. Причем демонстративный — для собственной рекламы, самовыражения. Современные технологии дизайна могут предложить индивиду бесчисленные возможности высказаться в оформлении внутреннего или внешнего оконного пространства, в овеществлении света посредством различных имитационных материалов. Власть личностных высказываний заставляет неискушенного обывателя самостоятельно приукрашать стандартизированную плоскость окна или стены, добиваясь своей доли публичности — в ночное, зимнее время он замещает угаснувший источник света посредством неоновых огней, выявляя таким доступным образом собственную индивидуальность.
Такая репрезентативная текстуальность современного городского пространства кардинально отличается в разное время суток. Дневной словесный фон хоть и монотонен, словно шум работающего двигателя, но в то же время однообразен и уравновешен, усреднен. В нем нет вырывающихся “голосов”, и он более напоминает некий колоссальный хор, сливающийся в однообразное гудение где-то за гранью фонетической различимости. Ночь как фантазм запретного, запредельного, ирреального снимает границы и рамки звучаний, позволяет любой диссонанс и ритм. Если днем главным средством выражения служит прежде всего цвет, то ночью господствует свет, перетекая из нейтральной светимости в яркую цветность и предлагая разнообразную палитру эмоциональных настроек. Некогда интимно лиричный свет в окнах частного владения — замка, усадьбы, особняка, выросший в мощный световой поток, стирающий грани цвета и тени, в технологический свет промышленных цехов, учебных классов и концертных залов, сейчас утратил все свои былые качества. Исчезновение данной смысловой диктатуры света связано с “сокрытием” его источников архитекторами и дизайнерами. Свет, как бы лишившись своего материального начала, в конце концов потерял собственное логическое звучание, представляясь в виде бесконечного светового потока. Его былой смысл, а именно отодвигание границы тьмы исходя из собственной программы, направленности, силы и формы — четкое очерчивание границы функционирования, в нынешней постмодернистской культурной ситуации поменялся. Он мутировал под действием неклассической эстетики современности. В результате свет лишился и основной своей нагрузки — утилитарной, а вместе с ней и четко узнаваемой исторической “окраски”. Вырвавшись из “клеток” фонарей и светильников, свет превратился в независимый и равноправный компонент архитектуры. Апофеоз его самостоятельности — проект “Дань света”, реализованный в 2002 году на месте разрушенного Всемирного торгового центра: два монументальных столба света очерчивают силуэты исчезнувших зданий. Кроме видимой метафоры этого проекта — светового пути на небо, светящейся лестницы в рай, аллегории светлой скорби, за разнообразными ассоциативными кодами обнаруживается один аспект, вероятно, стержневой для данного проекта. А именно сама способность пусть не замены, но трансформации света в здание. Свет дает возможность кардинально изменить сущность строения. Хотя подлинную материальность заменить он не в состоянии, но на выразительную имитацию способен. В ХІХ веке она сыграла главную роль в формировании архитектурной эклектики. Замена одного рода материала другим способствовала изменению устоявшихся иерархий соотнесения материалов и форм, соразмерности конструкции и элементов, масштабности и, в конечном счете, привела к тотальной всевозможности и вседозволенности. Световая политика ХІХ века определялась эклектикой архитектуры, где место света было все так же четко определено и соподчинено. Современный свет в своем эклектизме автономен. Его мобильность и вариативность использования ведет также к вседозволенности, но роль света заключена уже не в подчинении. Он стал значимым материалом в формировании текстуального пространства современного города, где каждая световая компонента или элемент являются визуализированным сообщением, некой репликой, предполагающей собственную логику, несмотря на общий характер эклектичности. Его композиция уже не базируется лишь на законах композиции, ведь в ней практически исчезла классическая иерархичность, особенно в интерьере. Здесь возможность комбинаций различных источников света дает пользователю богатую гамму настроек в создании индивидуального светового пространства. Подобная вариативность как нельзя точно соответствует духу эклектизма, его разнонаправленности в программе существования.
Экстерьерный свет также программируем. Однако его разномасштабные освещенные поверхности в общей массе становятся равнозначными световыми компонентами, когда общегородской световой вуалью поглощаются все световые акценты. Их роль в восприятии композиции ансамбля или отдельного сооружения определяется лишь углом зрения, его собственной эмоциональной настройкой и горизонтом восприятия, интеллектуально-художественным багажом.
Равнозначность, приводящая к нивелировке и размыванию смысловой основы света — еще один из показателей эклектичности в современной городской среде, когда световые потоки в границах здания или улицы наслаиваются друг на друга, переплетаются, пронизывают и отражаются от разных поверхностей. Все эти сочетания зачастую невозможно учесть. Любое погодное или физическое изменение окружающей среды повлечет за собой неизвестную, заранее не предсказуемую трансформацию светового звучания. Это не интерьерное освещение, которое можно четко смоделировать за счет замкнутости пространства, конкретного набора предметов и материалов.
Изначально свет прятался как настоящая драгоценность, его выставляли напоказ в обрамлении хрустальных люстр или же пряча в стеклянных колпаках ламп. Собственническая концепция света, сосредоточенного внутри жилища, подчиненного и предназначенного ему, разобрана культурой постмодернизма на составляющие; ныне они совместно вплавлены в единую мозаику ночного города. Свет отпущен на волю самоизъявления, превратившись в поликультурный знак, говорящий одновременно обо всем и ни о чем. Выйдя на улицу, став публичным, он лишился своей сокрытой, в чем-то даже сакральной роли. Прежняя стилистика трансформировалась в многозначную маску, предполагающую игру на публику.
В ночном городе свет мистическим образом обволакивает здание, подменяя бетонный остов неким световым субстратом. Изначальный непрозрачный цвет меняется, плоскость стен начинает самостоятельно излучать, светиться, теряя при этом материальность, весомость, реальность. Так, центральный фасад главного корпуса здания Академии наук при всей монументальности днем ночью, наполняясь белоснежным светом, приобретает новое ощущение сакральности, возвышенности, торжественности, овеществленной вечности. Свет задает загадки зрителю: на что это похоже? Он выхватывает пространство кусками, порой ломая форму здания или, наоборот, трансформируя ее в полную противоположность реальной. Все становится эфемерным — масштабы, контуры, границы. Подсветка карнизов вытягивает строения, жестко вычерчивая формы аттиков на фоне ночного неба. Свет играется с многочисленными деталями, даря им новые одежды теней. На строгий и респектабельный сталинский ампир проспекта Скорины он наносит налет игрушечности, несерьезности, карнавальности. На каждый элемент — сандрик, пилястру, люкарну, консоль — наброшена световая сеть, лишающая собственной материальности здание и вследствие этого по-новому окрашивающая, мистифицирующая его. Рукотворный городской свет накидывает на все ему попадающееся на пути таинственную вуаль, которая, трансформируя физическую реальность, изменяет и ее смысловой каркас. Свет, размывая границы, поглощая все грани и формы, создает единое полотно светопространства, всеобъемлющее и все допускающее. Мистификация света заключается в игре в реальность, с полной ее имитацией, вхождением в нее, окрашиванием и расцвечиванием. Обособившись от реальной архитектуры и не в состоянии противопоставить ей нечто такое же реально ощутимое, свет пытается создать некое альтернативное, вполне виртуальное пространство. В этом бескрайнем поле модификаций, противоречивых до эклектичности, нет, однако, хаоса, обнаруживается своя закономерность, пусть и запутанная кодами интерпретаций, путями замыслов авторов освещения. Язык света — это лабиринт возможных ходов трактовок, скрепленных общим контекстом магии и мистики. Сегодня это востребовано, ибо человек жаждет побега от реальности и обыденности в мир удивляющий, восхищающий, вдохновляющий.