Это был неожиданный и принципиальный отход от тогда практически безраздельно доминирующих постулатов функционализма, а также практическое воплощение «крамольных» мыслей. Между тем они были правдивыми, хотя и не приятными для апологетов верховенства технизированных функций, поскольку реальное столкновение с действительностью делало иллюзорными, утопическими воззрения будто мир можно позитивно преобразовывать силой лишь одного рационального мышления. Жизнь, преисполненная сложными, зачастую непредсказуемыми социокультурными феноменами, умом, что говорится, не понять и не объять. И тем более не уложить в прокрустово ложе раз и навсегда определенных норм поведения…
Впервые эта мысль-идея оглашается на токийской конференции дизайнеров (1960), где Кензо Танге манифестируют творческую задачу по «наведению мостов» через все более разверзающуюся пропасть между человеком и техникой, культурой и цивилизацией.
На практике это означало незавершенность архитектурных форм и установление многоплановой связи создаваемого архитекторами с масштабом человека. Причем, это касается не только, скажем, отдельного здания или комплекса, но и самых обширных градостроительных образований.
Этой-то связи к системе-структуре города впервые применяется понятие «метаболизм», что подразумевает циклическую последовательность стадий его развития, неотступно следующей за общественной динамикой, что должно не только учитываться, но и сопровождаться творчеством архитекторов.
В итоге миру предстает революционный проект «Токио-1960». Именно в нем особо ярко обозначился принципиальный отказ от тотально функционализма и обращение к метаболическому структурализму, основанному на логике системной коммуникации, взаимосвязей и переходности – физической и визуальной. Поэтому материальные формы-структуры рассматриваются как символические, факультативные, виртуальные в том смысле, что они, словно изначально, заблаговременно резервируют пространство для роста-развития, по ходу которого они расступаются, допускают и даже провоцируют последующие изменения..
Так ищется спасение для десятимиллионного Токио, набухшего для дальнейшего разрастания, но скованного старой заскорузлой и неповоротливой структурой. Дальнейшая жизнеспособность города видится метаболистам в первоочередной и радикальной реорганизации коммуникационной системы, где само движение-изменение становится и символом, и ненавязчивой, но выразительной нормой жизни.
Хотя этот концепция-план, предназначенный для метаболистического Токио, и не был реализован полностью-целиком, утопическим его не назовешь. Уже то, что удалось реализовать, жизнью доказало свою эффективность, и современная японская столица не столь осложнена транспортными заторами и отравленной шумом и газами атмосферой, как это прогнозировалось при былом ходе развития, как это наблюдается в других мегаполисах, не испытавших оздоровительной метаболистической операции и витаминной инъекции динамичной изменчивости, или попросту жизни.
Так что отнюдь не случайно и имя сему, как оказалось перспективному явлению в мировой архитектуре и градостроительстве найдено многозначительное – метаболизм (от греч. metabole — перемена, превращение), термин, позаимствованный из наук о жизни, основанной на обмене веществ. Или, в переводе на язык социальной жизни, на беспрестанном обмене веществ, энергии и информации. Наконец, - на свободе перемещения людей, что японская архитектура выразила еще и в обмене мыслями-образами…
…Достаточно цельно метаболизм реализовался в комплексе, соответствующего назначения – в Центре коммуникаций в г. Кофу, начало которому было положено как раз полстолетия назад (1962). Именно это архитектурное событие стало своеобразным манифестом метаболизма. И откровением для архитектурного мира, воспитанного на «идеальных» объектах, замкнутых в себе и противостоящими, в лучшем случае безразличными к окружающей, не престающей меняться жизни.
Центр, рожденный метаболистическим принципом, шагнул ей навстречу, взял с нее пример, воспринимая ее способности адаптироваться и развиваться в изменяющихся условиях. Поэтому в его основе – концепция полифункционального использования крупного объема при диалектическом сочетании в общей структуре элементов двоякого рода – постоянных, стабильных и меняющихся, гибких, свободных, что и позволяло им развиваться подобно живому организму, на прочном «скелете» наращивая свою «мускулатуру». Традиционно завершенной, замершей структуре-композиции здесь противопоставляется подвижная, живая, очевидно незаконченная среда. Отсюда Центр умышленно незакончен и уже тем демонстрирует интенцию к дальнейшему изменению с учетом всех возможных изменений и вовне, и в собственной программе развития.
Такое до японских архитекторов-метаболистов не мыслил, не разрабатывал никто. Можно, конечно, вспомнить Мис ван дер Рое и его «перетекающие пространства» или Корбюзье с его одним из главных принципов «современной архитектуры» - здания, приподнятые на колонах во имя раскрытия коммуникационных доступов. Однако при всем при том это были формальные приемы, которые опять-таки базировались на исходной законченности произведения…
…Однако откуда сия идея-концепция появилась у японцев. Может, это был эпатаж, амбиция удивить, стать в авангарде архитектурного движения охочего на импровизации и эксперименты века? Возможно, и моральная реабилитация, своеобразный реванш за тотальное поражение в мировой войне?
Вот только первые японские метаболисты не были ни реваншистами, ни снобами, ни даже творцами абсолютного ноу-хау, на пионерами-подвижниками идей метаболии. Они сами не скрывали того, что почувствовали назревшую реабилитацию и стали реаниматологами извечных принципов традиционной архитектуры, преисполненная идей синтоизма и особенно дзэн-буддизма.
А они вкратце таковы.
Последовательное логическое мышление не является чем-то конечным, как не существует конечного вывода. Существует разве что некое трансцендентальное выражение внутреннего состояния, которое недоступно простой интеллектуальной мудрости. Поэтому, что касается обыкновенных вещей, то здесь мы еще можем довольствоваться привычными для нашего интеллекта «да» и «нет», но как только дело коснется центральной проблемы жизни, от интеллекта нечего ожидать удовлетворительного ответа.
Когда мы говорим «да», мы утверждаем, а утверждая, мы ограничиваем себя. Когда мы говорим «нет», мы отрицаем, а отрицание — это исключение. Исключение и отрицание, что, в сущности, одно и то же, убивает душу, а чему же другому, как не душе, желать совершенной свободы и абсолютного единства и гармонии. В исключении или ограничении не может быть свободы. Поэтому к лучшему, истинному следует обязательно двигаться и непременно избегая антитез и противопоставлений. Отвечая на возможно смутные советы души, а не повинуясь силе «здравого смысла». Словом, как непосредственно жизнь, которая, чтобы стать свободной, стремиться, должна превратиться в абсолютное утверждение. Стать выше всяких условностей, ограничений и противопоставлений, которые мешают ее свободному проявлению. Особенно надуманных, под какими бы они благими лозунгами и намерениями ни выдвигались.
А среди таких амбициозных миропреобразующих выдумщиков и ограничителей извечно, пусть и подспудно приноравливается стать архитектура. В определенное время это становится уже очевидно невыносимым. И время это выбрало послевоенное эпоху, вызвавшую метаболизм и в умах проектировщиков. Быстрее всех эта идея достучалась до японских зодчих-мыслителей, традиционно воспитанных на ее идеалах. Тем более что им изобретать чего-то принципиально нового не пришлось. Надо было только вдумчиво всмотреться в свою традиционную архитектуру и реанимировать вечность, то есть незыблемые законы жизни. Конечно, на новый лад, в новом архитектурном обличье. Но от этого они не становится менее долговечными…
Наши современные дома-квартиры свободной планировки, полифункциональные комплексы, вариации на тему мобильной архитектуры… - плоды этой доброкачественной реанимации. Понятно, далеко не все из возможных, поскольку пятьдесят лет – лишь многообещающая молодость, а мир-человек изменяется вместе с природой и поэтому… не изменяет своему принципу вечной изменчивости.
