Летом сего года состоялся, а осенью нашел отражение в нашем журнале «круглый стол» на тему «Образ современной белорусской архитектуры». (Правда, вопросы, предложенные к обсуждению посвящались национальному в ней, но… Поймем далее). Неформальным его можно назвать с некоторой долей допущения, поскольку инициатором и ведущим этого мероприятия стало Министерство архитектуры и строительства нашей страны, которое вполне справедливо полагает, что «необходимость профессионального обсуждения обозначенной темы назрела давно».
Более того запланирована такая исследовательская тема, порученная архитектурному факультету БНТУ с ожиданием «от ученых комплексного, научного подхода, определения понятий, критериев», дабы потом «выйти на рекомендации». И, судя по всему, тема эта уже в работе. Поскольку и там признают, что – «это наболевшая проблема» и что «по ней уже проводились предварительные действия». В частности, сформулированы «критерии, по которым можно оценить архитектурные объекты» (каждый из этих критериев в свою очередь оценивался от нуля до трех звездочек). В них учитываются якобы «довольно простые вещи: «уникальность, необычность, отсутствие аналогов в других местах; высокая художественная ценность объекта; ансамблевость; масштабность; наличие новаций (форма, структура, конструктивные решения и др.); синтез искусств».
Однако, не опрометчиво ли загодя называть их простыми? Например, как, относительно чего, в видимом радиусе или в мировом масштабе судить о мере уникальности. И это притом, что перечисленные «вещи» сами по себе и напрямую отнюдь не определяют то, вокруг чего ведется обсуждение – образ национальной или современной архитектуры.
А «художественная ценность» или «ансамблевость», «синтез искусств»?.. Это же целые познавательно-концептуальные айсберги, малая толика которых только и видна на поверхности пространного разговора, особенно с априорной самонадеянной констатацией: «слова «образ» и «архитектура» понятны и доступны». Потому обсуждение, в общем-то, и прошло по другим понятиям, которые никак не удовлетворят обозначенную нужду в «объективных критериях» - «хорошая», «плохая», «качественная» архитектура. Выходит, надо создавать этакий неподкупный и объективный ОТК со штемпелем «Знак качества». Следовательно, должен быть-таки и «отец», который однозначно скажет дотошному «крохе» и что такое «хорошо», и что такое «плохо». Или попросту: «быть сему!»
Потому барьер «национальная архитектура», взятию которого изначально и посвящалось авторитетное собрание, не мудрствуя лукаво, обошли стороной. Аргументом для того послужило, как можно догадаться, творчество Лангбарда: «Какие могут быть национальные черты в архитектуре, которую проектировал Лангбард?».
Тем не менее, прозвучала прелюбопытнейшее суждение якобы самого Лангбарда, который примерно так выразился, относительно того, что есть белорусская национальная архитектура: «Вот все, что я построил, и то, что построят мои ученики и ученики этих учеников, станет национальной архитектурой». И это, как считает заявитель цитаты, «наверное, самое правильное». А раз так, то вот в чем первый принципиальный вопрос: где построили? Если, по логике вещей предположим, что речь идет исключительно о Беларуси, то и здесь не обойти, видимо, риторического вопроса: кого, причем обязательно аргументировано считать его учениками и тем более их учениками?
Хотя я, пожалуй, лично знаю, повезло учиться у одного из них, которого если не формально, то по духу можно считать пусть и не учеником, но сподвижником выдающегося мастерства. Это – Наум Ефимович Трахтенберг, которого, как мне видится спустя десятилетия, отличала та же ответственность, требовательность, бескомпромиссность, прежде всего в собственном творчестве, включая преподавание. То же интеллигентное уважение к творчеству других, даже начинающих при высоком, но не кичливом, не снобистском самоуважении. А еще с Лангбардом его роднило широта видения, можно сказать, панорамно-средовый охват создаваемого, позволяющий думать пресловутой ансамблевостью, и тонко чувствовать уместность (в самом широком пространственно-временном и философско-культурологическом смысле) создаваемого, что в первом приближение я бы и взял в качестве ключа к разгадке «национального». Ибо его действительно в отдельном, пусть даже и обильно орнаментированном, здании не распознать…
Так что хитер и мудр вновь оказался Лангбард, иронично не отвергая, что «национальная архитектура» все ж таки существует – думайте, дескать, исследуйте. Но кому нужны эти искания, где «есть же понятие «национальное самосознание», т.е. где наша аутентичность, где наше, белорусское», благодаря чему, мы начинаем сразу же говорить о «национальных чертах»? Проще сказать, что этих черт вообще нет. А на нет, как известно, и суда нет. Поэтому, очевидно, с облегчением было воспринято предложение: слово «национальная» убрать и говорить о «современной архитектуре Беларуси». Иначе, «так можно зайти в дебри, тут должны теоретики размышлять. Так что давайте о современной архитектуре!». Как будто о ней, об архитектуре современной может говорить, разбираться, почитай, любой. А почему бы и нет, поскольку, «в любом случае, что бы ни было построено, все это белорусская современная архитектура». Тогда о чем вообще говорить. Уж больно закругленным оказался «стол».
Впрочем, и здесь натыкаешь на дебри, ведь «взглянуть на сегодняшнюю архитектуру сложно, легче оценивать прошлое». Лучше скрыться за его виртуальной спиной – все равно «окончательное суждение вынесет время» - и не лезть наперед его.
Следовательно, говорить об архитектуре всегда рано, несвоевременно, свой вердикт вынесет некое обезличенное Время. А что мы выносим из подобных «дискуссий»? Будем ждать, Его Величество Время. Пусть оно и отвечает, коль привлекут за «национальные черты»: «сегодня архитектура должна быть современной, а белорусской она станет со временем». На него все и спишем.
Однако, как узнать, что оно уже явилось мессией или страшным судом с «окончательным», не подлежащим обжалованию суждением-приговором? Ведь время, по сути, не боится и Пирамид, и может заигрывать с Модой, и даже Идеологией, не говоря уже о Технике. Время, как принято говорить, всякий раз выбирает нас. Иначе говоря, мы его посланники, проповедники, апостолы. А по большому счету, совсем наоборот - мы его и творим, сохраняем, загоняем, словно клячу. Наконец, убиваем…
Меж тем, даже честная самооценка не хочет дожидаться вердикта потомков. Отсюда вполне резонное признание: «мы пришли к тому, что штампуем архитектуру». А на этом фоне так и хочется показаться некими затюканными апостолами, невольными заложниками непреодолимых обстоятельств (вполне, кстати, удобный закуток, оправдание для творческой лености, бездарности, абыяковости). Как здесь не развиться некоему комплексу самоуверенной неполноценности, «чтобы Министерство архитектуры и строительства нас все-таки защищало!». И не от него ли ревностное блюдение «чистоты» своих рядов, когда обструкции подвергаются даже мировые известности, вклад которых в Архитектуру не оспаривается.
Только при упоминании Хундертвассер тут же последовала пресекающая реплика: «Хундертвассер не архитектор. Он художник!». На что был разве что робкий ответ: «Неважно! Он много создал». А, на мой взгляд, напротив, очень даже важно. И дело вовсе не в том, много или мало создано чисто количественно. Ибо сколько есть архитекторов, в послужном списке которых множество построек, но они остаются в тени заинтересованного внимания. Вообще разве что Художник, большой, выдающийся Художник способен и на образное восприятие и преобразование, обогащение мира, будь то писатель, музыкант, артист, и непременно архитектор.
Другое дело, что в нашем цеху мало и, боюсь, становится все меньше Художников. А откуда им взяться? Даже если есть у некоего претендента способности, талант, где выучат его художественному образотворчеству? В нашей высшей архитектурной школе, на архитектурных советах, если и говорят об образе, то делается это скорее опять-таки по некой инерции, в самых общих, невнятных чертах, дескать, есть же он, или должен быть в формальных композициях. Так же как и о «влиянии среды, традиций, культуры, менталитета». Для чего? «Нужно помнить еще и о том, что они есть». Пожалуй, и только. Для красного фактически словца, модно сие нынче.
Однако если речь зайдет об этих, определяющих феноменах архитектурного творчества, тут вскипит их разум возмущенный, ведь это решительно - не архитектура. И с попыткой разобраться в этих действительно не материальных явлениях, уже достаточно активно и глубоко обсуждаемых во всем мире, наши блюстители чистоты архитектуры в штыки встретят уже на дальних подступах к ученому совету. Потому как все наши эмоции, чувства, переживания, навеянные архитектурой, монолитным хором объявятся вторичным, побочным. Словом, почти непростительной ересью. Ведь архитектура это - «здания, сооружения, межселенные территории и т. д», рассматриваемые, словно остатки нашего мира после нейтронной бомбардировки, без всякой там идеализации, духовности, «гуманитарщины». Но у этих «остатков» имеется разве что облик, воспринимаемая форма, внешний вид, очертание, наружность, которую, видя, реагируют, обходя стороной и животные.
«Образ» же – категория как раз сугубо гуманитарная – результат и идеальная форма отражения предметов и явлений материального мира в сознании человека. И – живое, наглядное представление о воспринимаемом. И потому пространство в современной (но не нашей) архитектуре, которая ныне все больше становится практической философией, понимается опять-таки не как бездушное вместилище, но как пространство экзистенциальное, пространство культуры со всеми вытекающими метафизическими последствиями для обсуждения проблематики архитектурного образа. Но у нас выходит, что «образ» вообще вне поля разумения и бдения наших теоретиков архитектуры. О чем тогда разговор? К чему умственные упражнения с заведомым признанием, что сей воз и ныне останется там, где преспокойно пребывает долгое время, то есть на уровне досужей беседы фактически единомышленников узкопрофессионального ЗАОООО – закрытого архитектурного общества с очень ограниченной ответственностью. И ограниченной, кстати, не всецело извне.
Боюсь, что с таким подходом проблематично будет разобраться с обозначенной темой. Поскольку зачем конкретика и определенность – надо вообще, огульно, но принципиально. «Что касается конкретных объектов – не надо заострять внимание. Критическое отношение к своему отечеству – это вполне нормально». Потому, может, и определим среднюю ансамблевость или оригинальность по городам, стране в целом. (В одной из недавних наших архитектурных диссертаций встретил, если точно помню, такой, выстраданный исследовательскими усилиями критерий – «ландшафт средней привлекательности»). Ну, присвоим рейтинги своим архитекторам, вот где только «образ»? Знать, для кого его невольно творит Художник?
У нас получается, для себя. Хундертвассер, оказывается, думал «только о себе», Парадоксально, но со всего мира собираются люди, дабы только посмотреть на творения этого безапелляционного эгоиста. Мечтаю воочию, воощупью примкнуть к «эгоистичному», а кто-то еще скажет, «мизантропному» наследию Гауди. И дом свой великий трехэтажный Константин Мельников тоже делал «только для себя». Потому-то одни готовы его не замечать, а другие отчаянно пекутся о его сохранности и тоже, выходит, только для себя. Вот бы и наши проектировщики именно так же думали «только о себе». Как, скажем, Хеопс, пирамида которого исходно символично и глубоко образно служила счастью и процветанию народа, вдохновенно ее возводящего. А также современным египтянам, потрафляя национальной гордости, обильно благоприятствуя государственному и частным бюджетам…
А мы? «А мы должны думать о людях». Потому у нас, как понимаю, заправляет бескорыстный альтруизм. Однако лично я не знаю примеров принципиального и демонстративного, а главное, консолидированного отказа, протеста, бойкота проектирования даже в самых вопиющих случаях, но не в угоду все тем же инвесторам, заказчикам. Потому как всегда найдется пятая, шестая и другие колонны коллег, для которых деньги, особенно большие не пахнут. И на таком факте полагается, что «потребитель должен расти вместе с нами, а мы должны подавать ему пример». Не здесь ли искать белорусскость нашей современной архитектуры - практики, теории, критики.
В любом случае нечего на «потребителя» кивать, ведь в большинстве своем он доверчив. Действительно, раз нечто наделали профессиональные архитекторы, всегда обнаруживающие харизму доказать замечательность своего произведения, да в еще условиях тотального государственного контроля – значит это, бесспорно, «хорошая» архитектура.
Для убедительности можно в придачу свысока подтрунивать над «их» заслуженно немеркнущими авторитетами. Так, Корбюзье, влияние которого на мировую архитектуру на протяжении почитай всего прошлого века принципиально, ведь сказалось его творчество вовсе не на формально стилевых явлениях, но послужило концептуальной инновацией, радикально сказалось на становлении феномена «современной архитектуры», модернизма, «интернациональной архитектуры», а также Ф.Л. Райт – отец небоскребов, здесь же автор прославленного, знакового «дома над водопадом», то есть один из воплотителей американской национальной идеи, «американской мечты», создателей американской национальной архитектуры - почему-то «паразиты».
Доказательства?
Паразиты и все тут. То есть, в непосредственном понимании «организмы, питающиеся за счет других организмов (называемых хозяевами) и большей частью наносящие им вред». Или исходно, от греч. parasitos — нахлебники, тунеядцы. Паразитировавших, или, скажем мягче, обильно заимствовавших их идеи не счесть.
Ну, что можно сказать, дожили, мировые мастера?! Ибо впервые встречаю такую вашу заведомо безапелляционную характеристику, которая не нашла решительной отповеди у «круглого стола» нашей «современной архитектуры». А не замахнуться ли нам, сами понимаете ли, на…
Нам сегодня хоть одного такого «паразита», который не трепетал бы в приемной министерства и не плакался бы в жилетку заказчика, держа в кармане фигу на него. А главное, четко для себя понимал, что есть образ архитектуры и что есть в архитектуре современность. Словом, шли в ногу, сотрудничали, воплощали Время, но не ставили бы ему подножек.
Как бы то ни было, какое отношение имеет их, пусть даже и всамделишный «паразитизм» к будируемой проблеме – образна или безобразна, национальна ли наша национальная архитектура? Хотя, пожалуй, имеет – как еще один показатель беспринципности, отсутствия внятной и перспективной концептуальности, жалких, ладно, робких попыток создать не что-то, хоть малость похожее на новаторский корбюзьеанский или райтовский «паразитизм» более чем полувековой давности. И почитают наш журнал за рубежом – вот, подумают, она белорусскость. А они ее еще ищут... (Впрочем, не исключаю, что я попросту не понял, что осталось, запрятано за столь нетривиальными характеристиками. Но также допускаю, что и среди читателей найдутся столь же недоходчивые).
…Как бы то ни было, и по правде говоря, подвижки у нас все-таки есть, (или выдаю желаемое за действительное?), ибо архитектура названа-таки «средой уютной и адекватной, которая имеет будущее и прошлое, в которой интересно жить». То есть не сама по себе, но для человека, его интереса, с которым опять-таки было бы любопытно разобраться. Например, в какой среде интересно жить белорусу. Следовательно, в чем вообще интерес его жизни.
Но и здесь «круглый стол» незыблемо остался на насиженном и уютном для ретроградов месте, ходя поводы уйти в благодатную сторону все же были. В частности, упоминание о «скамейке у дома», которое, впрочем, также резко оборвалось. Но, как родина начинается с «мелочей», «с картинки в родном букваре», так и наша среда, вернее ее проникновенное понимание может начинаться, плясать, как от пресловутой печки, от этой «скамейки». Ведь она, при желании, выведет нас на «интерес жизни», образность создаваемого. В подтверждение сему навскидку подобрал фоточереду «скамеек», где и невооруженным глазом можно разглядеть и концепт места, и дух времени, и национальный менталитет, и современность накрепко заякоренную в прошлом, но подсудно мечтающую о будущем…
Тем не менее, «ключевыми словами, звучавшими в ходе круглого стола» отмечены: «контекст, ансамблевость, среда, масштабность, мастер, культура автора, культура потребителя». Вот бы им стать и ключами к делу. Поскольку стоило ли собираться, для того, чтобы констатировать, бесспорно, очевидное: «Настоящее произведение архитектуры может быть создано только настоящим мастером, имеющим свою философию, знания, культурный уровень». То есть, Художником. А это обязывает (если, конечно, действительно к тому стремиться) освобождать, развивать эту сложную (а иначе и быть не может с «образом») тему. Да двинуть-таки застрявший «воз», реально поставить его, как было отмечено, на «правильный путь». Буду надеяться и о своей посильной лепте на страницах нашего журнала, на нелегком, скажу честно, «возу», именуемым «национальным вопросом» архитектуры.
