Руслан Сергеев – один из ведущих скульпторов-дизайнеров Израиля, куда он приехал в 1992 г. из Минска, проработав некоторое время после окончания Белорусской академии художеств и поняв, что его художественным исканиям здесь придется нелегко.
В 1996 г. открыл в Иерусалиме студию дизайна ландшафтной скульптуры, где создаются образы от малых форм до крупномасштабных скульптур. Попутно создал шесть тематических скульптурных парков, в которых органично сочетаются звуковые, цветовые и световые эффекты, – Парк Звуков, Парк Ощущений, Парк Науки… Все они уникальны не только формально. Так, Парк Ангелов создан специально для возможности игры инвалидов со здоровыми детьми.
Занесен в книгу "WHO’S WHO IN INTERNATIONAL ART", выходящую в Швейцарии.
Сегодня более 80 крупномасштабных его работ действительно украшают, озаряют парки, музеи, галереи и частные коллекции России, США, Англии, Германии, Израиля.
На празднование 300-летия Санкт-Петербурга от города Иерусалима и Государства Израиль была подарена его скульптура "Иерусалимский Лев".
Осенью прошлого года состоялась, словно с отчетом за двадцатилетие творчества за пределами родной Беларуси, фотовыставка его работ "Дизайн ландшафтных настроений". Также выразительный, хотя и кратковременный подарок, особенно показательный на фоне наших однотипных потуг в городской скульптуре.
Но, понятно, не поэтому пошел я на разговор с Мастером. Интересно, как создаются, а точнее, рождаются эти, кажется, живые творения, преисполненные жизнерадостностью, лучезарностью, просветленностью как бы изнутри.
Благо собеседник оказался открытым, доброжелательным (мы сразу перешли на "ты"), на удивление непосредственным, по-детски безлукавым, впечатлительным…
– …Родившись, выросши, обучившись на белорусской земле, каким художником ты себя ощущаешь?
– Я израильский художник, точнее – израильский художник из Иерусалима. Это не город – это место, самое близкое к Богу. Не по высоте, а по энергетике.
– Неужели? И что это дает? (Лукавлю, ибо сам припоминаю "иерусалимский синдром", который и мне пришлось испытать. – см. "АиС", 2011, № 2.)
– Необычный прилив творчества, в котором можно и захлебнуться. Забирает ввысь. Бурный роман образовался. Я сразу полюбил Иерусалим, а он принял меня. Только в Иерусалиме у меня девять скульптур, что подходит для Книги рекордов Гиннесса, поскольку идет очень жесткий отбор работ для этого священного города. Несколько раз и мне отказывали. Но впоследствии неожиданно предлагали реальный заказ для конкретного места. Даже независимо от моего рвения работы появляются то здесь, то там. Просто мистика какая-то. Готов для него работать бесплатно…
– Что заложено в основе столь рекордного успеха?
– Белорусская школа дизайна. Она дала мне незыблемую базу, и называю эту школу уникальной. Социология, психология, научный анализ… преподавались целенаправленно. Такого набора, состава предметов нет ни в одной школе мира. ВХУТЕМАС, Баухаус и третья школа – белорусская. К тому же тогда был молодой состав преподавателей, которые и сами дерзали, и нам давали дерзать. В ту далекую советскую пору нам демонстрировали живопись Дали, читали его стихи. Мы изучали русский авангард. И творческие задания были соответствующие, по тем временам крамольные. Творческая атмосфера!.. Полная демократия в процессе работы!..
– Работы с чем?
– Конечно же, с головой, с воображением. Но, что очень важно, и с материалом: арматурой, бетоном, мозаикой. Работы получались рукодельные от начала до конца. И содержательные.
– Парк Звуков, Парк Ощущений, Парк Ангелов… – это что-то почти виртуальное. Что же в твоем дизайне первично – форма или содержание?
– Все это неразрывно связано порой необъяснимым образом, в некоем творческом экстазе. Мистика какая-то.
– Но должна быть и вполне реальная основа творчества.
– Все мое искусство держится на трех китах. Первое – это школа. Впитав все, что мне давали замечательные преподаватели, я потом сам стал преподавать дизайн детям. Второе – талант. Школа может застопориться, вообще забыться. Но коль есть у тебя данные, то и старая школа непременно даст новые ростки. И третье – почва, которая меня возбудила, как только я сошел с трапа международного самолета. Дерево с пурпурной листвой. Цветок с живым колокольцем. Многоцветный грунт, что сразу же обнял меня на святой для очень многих земле… Мистика какая-то… Духовная пища, которая вдохновляет художника на неординарность, на ломку всех стереотипов.
– А почему нет твоих работ на исконно родной, белорусской земле? Не вдохновляет, нет желания?
– Желание есть, но не предлагали. На всех встречах с дизайнерами, архитекторами, профессионалами и студентами я неоднократно слышал: сделайте что-нибудь для нас. Мне, по сути, нечего было сказать в ответ. Но чувствовал, что вам не хватает именно художественного откровения, радужной непосредственности и доброты.
– Причем не только в немых формах, но и в отношениях между людьми. Ты должен был это понять в наших аудиториях.
– Мне везде, на каждой лекции в Минске задают один и тот же вопрос: как мне удается пройти все художественные советы, согласующие инстанции, комиссии?
– Вот-вот… Ну и как?
– Я уже девяносто скульптур поставил, и никто не говорил, как мне делать. И все в ваших аудиториях ошарашены были и ничего не могли сказать.
– Для нас это действительно мистика какая-то. А как работается, в общем-то, с идеологом цельного средового произведения, с архитектором?
– Даже архитектор не командует мною. Вот только тему обозначит. Если я выбрал вариант из своих эскизов, то только такой она и будет. Не хотите другого –
не будет… Теперь шлюз в мир открыт. Прорвало… Приглашают поработать для других стран. Сейчас с одним очень уважаемым архитектором делаю парк на израильском побережье. Полтора километра в Натании. Сижу – изобретаю некие граммофоны. Вещи, в которые входят и живут, где играют звук, свет, форма.
– Сомнения творческие никогда не гложут?
– Первое время были еще какие-то сомнения. Когда они донимают, тогда закрываешься, уходишь, как некогда отшельники, за откровениями. Впоследствии я понял, что советоваться не надо ни с кем. Когда чувствую – у меня работает камертон внутри. Напрямую идет четкий контакт. (Многозначительно посматривает в беспредельный вверх). Если что-то не то делаю, у меня внутри гложет. Мистика какая-то.
– Это твой высший художественный совет?
– Да. Был у меня, например, такой случай. Иерусалим дарил Питеру моего "Льва". Гордость так и клокотала… Все уже было готово: мозаика – в бетоне,
билет – в кармане. Уже должен трейлер прийти работу забирать. Но… я уверенно говорю: "Срезаем!" Молотком сбивали мозаику. И когда все это сбили, переделали, я понял: так – и только так… Мне тысяча искусствоведов будут говорить, что не тем путем иду. Мне это уже все равно. И это уже не мистика.
– Это своеобразное отшельничество не перерастает в тотальный нигилизм?
– С некоторых пор я остался один. Не вижу никого из художников, чтобы меня возбуждали. Я не хвастаюсь. Говорю о своих ощущениях. Я анализирую сам себя.
– Неужели нет авторитетов? Были ли вообще художественные ориентиры, за которыми даже нехотя влекло следовать? (Я умышленно не называл Гауди – как бы ни обидеть нашего уважаемого гостя, но…)
– …Меня называют израильским Гауди. С одной стороны, это меня оскорбляет, а с другой – что ж тут обижаться. Уровень столь высокий. Я последователь его, да, однозначно. В сфере мозаики. Но формы – это мои формы. В Барселоне даже хотят поставить мою скульптуру как продолжателя Гауди. Сегодня для меня не вершина даже Хундертвассер, я его разгадал. Словом, кроме Гауди, вершин не осталось. С ним я продолжаю своеобразно общаться…
Однажды во время посещения его знаменитого незаконченного храма в Барселоне я по какому-то наитию посмотрел наверх. Под куполом обнаружил загадочное свечение. Успел сделать несколько фотоснимков и запечатлел его. Потом по теням на камнях от этого свечения я не оставил для себя сомнения, что это не ошибка, не брак фотосъемки. Значит, нечто явно благодатное специально на меня снизошло: "Я тебе больше не нужен". Мистика какая-то.
– Я согласен, что в большом искусстве без экзальтации и мистики просто нельзя. Но где границы Искусства?
– Искусство – где я, где тебя узнают, там Искусство. Когда тебя могут спутать с другими – это не Искусство.
– Как я понимаю, Искусство в Человеке и с Человеком. Однако почему у тебя нет ни одного изваянного человека?
– Все – человек. Абстрагированная вещь – тоже человек. Действительно, все идет к человеку и от человека. Так и у меня скульптура полна жизни. В нее можно залезть, с ней можно играть, кататься, плясать, пить на ней – что угодно. Такое непосредственное общение со скульптурой, очеловечивание ее меня очень привлекает и радует.
– А я на многие твои работы смотрю, словно Алиса в Стране чудес, глазами малого ребенка, для которого кузнечик вдруг стал великаном.
– Макроприрода – не просто слон. Он меня не возбуждает – я вижу лишь махину. А когда вижу некую увеличенную мушку, бабочку или кузнечика – вижу конструктивные элементы. Крылышки, чешуйки в ритм идут, сопряжение тонкое элегантной формы с большой массой… Как все четко природой рассчитано, какая живая симметрия! Такое не подменишь. Учиться у нее – не обманет. Это самый высший пилотаж, идеальное в природе. Это мне сразу дает толчок. Мистика какая-то…
– А не упрекают ли, что, скажем, твой "Кузнечик" не похож на кузнечика? Не обижают ребячеством?
– Очень рад, когда мои работы люди видят по-разному. В этом класс игры воображения,
которую я всячески стремлюсь воспитать и у своих учеников, зрителей моих работ. Разве плохо увидеть нечто совсем в другом свете, как в кривом зеркале? Да, мои работы называют по-разному. Очень хорошо, это по-детски. И… я не хочу быть взрослым. Хочу все время удивляться и фантазировать…
Это я слышал уже на ходу, ибо оговоренное время нашей встречи мы и так перебрали втрое. Пролетело незаметно. Мистика какая-то.
Говорилось же еще о многом, обязательно о его друзьях и преподавателях, которые остались в Минске и которым, поскольку многие из них оказались у нас общими, я обещал передать привет. Сделаю же это обилием иллюстраций – лучше один раз увидеть. Хотя и беседа остается незабываемой.