О чем речь?
Любой разговор с моими коллегами о нынешней ситуации в белорусской архитектуре, о содержании нашего журнала неминуемо приходит к обидному откровению: нам недостает, точнее, у нас напрочь отсутствует профессиональная критика. К сожалению, с этим не поспоришь. К большому сожалению, поскольку критическое осмысление реальности позволяет разобраться в секретах нашего ремесла и посмотреть на себя как бы со стороны — чего мы стоим как архитекторы, где наши удачи, где недоработки, и, наконец, определить место национальной архитектуры на небосклоне мирового художественного процесса. Все это — важная поддержка, споспешествующая продвижению вперед, развитию.
Критика — 1) обсуждение, разбор чего-либо, 2) отрицательное суждение, указание недостатков (Ожегов). То есть прежде всего обсуждение, которое приносит пользу только когда оно доброжелательное и конструктивное. Поэтому необходимо проводить четкую грань между добросовестным исследователем, предлагающим объективный разбор произведения, и критиканом, тем, кто склонен огульно критиковать, хулить и во всем видеть только недостатки.
Словом, мы ведем речь о профессиональной художественной критике, о деле, прямо скажем, непростом и ответственном. Особенно в нашу эпоху, кода “смешались в кучу” стили и направления, эпатаж и самоутверждение, эклектика и тенденциозность... В этой ситуации возникает принципиальная проблема: что вообще считать произведением искусства, в том числе и архитектуры? Можно ли выделить и познать его? На чем основано понимание художественного произведения? Всегда ли оно имеет какое-то значение и как нужно понимать это самое значение? В чем смысл художественной ценности и, следовательно, теории и критики в сфере художественного?..
На этом дискуссионном фронте уже сломаны многие копья искусствоведов и эстетиков. Ведь они концентрировали свое внимание на разных феноменах: кто на творческом акте или сугубо на его результатах, кто на процессе восприятия или на разности в интерпретации, кто исключительно на “хороших” произведениях или на соотношении формы и содержания...
Однако только интегрированный подход может принести нечто путное, убедительное, но... он требует особого таланта и даже дара, не говоря уже об эрудиции в современной архитектурной теории и практике. Он подвигает подняться над суетой и личными пристрастиями и не обходиться отговоркой: я бы сделал иначе. Конечно, иначе, ведь один из современных критериев истинного произведения искусства — это его уникальность. Значит, выявить самобытную интерпретацию универсальных образов и идей или, напротив, заимствование, а то и откровенный плагиат — одна из задач художественной критики.
Кому это выгодно?
Нам упорно вменяют, что строящаяся Национальная библиотека — здание уникальное, тем самым априори констатируют, что оно произведение архитектуры. В известной мере это на самом деле так, поскольку, согласно некоторым теоретикам искусства, коль артефакт обсуждается как произведение искусства, это делается с целью подвести зрителя к восприятию его в качестве произведения искусства.
И еще. Искусство, по концепции Д. Дики, — 1) артефакт, 2) всякий объект, которому какое-либо общество или социальная группа присваивает статус кандидата для оценки.
С первым положением трудно спорить, поскольку все, к чему прикоснулась рука человека и оставила некий след, есть артефакт. Но являются ли, скажем, примитивный шалаш, землянка, наконец, пресловутые “пятиэтажки” произведениями зодчества? Вопрос, видимо, риторический. Хотя где-то шалаш может выполнять магическую, ритуальную роль и тем заслуживать поклонение аборигенов, а когда-то в “хрущевках” виделось нечто большее, чем жилье. Недаром же с них началась кампания борьбы с “излишествами”, страстно поддержанная, между прочим, многими серьезными архитекторами.
Выполнить требования второго положения Д. Дики сложнее. Для этого мало быть просто артефактом и даже артефактом, сработанным непосредственно архитектором. Необходимо, чтобы этот артефакт являл собой достаточно яркое событие в мире архитектуры, или, проще говоря, обратил на себя внимание, став “кандидатом для оценки”. Следовательно, и при таком подходе наша Национальная библиотека — заведомо произведение архитектуры, причем вне зависимости от личностных и групповых оценок сейчас и потом, после окончательной реализации проекта. Именно такого, изначально уважительного или, по крайней мере, терпимого, подвигающего к спокойному осмыслению отношения заслуживает это предприятие. И здесь нельзя не согласиться с тем, что Национальная (первая, главная, то есть) библиотека — это гуманитарный символ общества, предмет гордости нации и достоинство власти, реализующей проект.
Все эти качества можно подвести под важнейший критерий так называемой волюнтаристской теории Д. Паркера, согласно которой искусство воплощает желания и требования, удовлетворяемые посредством воображения. Тогда о каких экспертных социальных группах, о чьей воле и о каких воображениях можно говорить в случае с нашей Национальной библиотекой?
С точки зрения властей, мне кажется, это вполне очевидно: им ныне очень необходима “стройка века”, нечто во всех смыслах выдающееся и выставленное на всеобщее обозрение. Этим я объясняю и гигантские, доминирующие размеры будущего сооружения, и место его размещения — непосредственно на главной магистрали столицы, в виде Мировой Горы, ориентирующей на себе наши помыслы и чаяния. Правда, сия Гора выглядит не вполне устойчивой и неприступной, она скорее предполагает обозревание ее с одной, “магистральной” стороны, чему и способствует симметричная форма кристалла, возвышающаяся на пустыре.
Самое любопытное, однако, желание своей Горы мы находим у публициста, которого никак не заподозришь в лояльности к властям. И вот что он пишет: “У белорусов нет этнического воображения. Древний ледник напахал в Беларуси много глубоких озер и скромных взгорков, а белорусы нуждаются в ВЫСОКОЙ ГОРЕ, которая дала бы им возможность увидеть свою страну...”
Данная нужда проявляется всегда, когда актуализируется национальная, политическая, государственная идея. Так, например, было в пору всенародного возведения храма Христа Спасителя в Москве, а затем сооружения на его руинах Дворца Советов.
Для белорусов один из редких таких моментов настал около столетия назад. И тогда образ горы-кургана, как бы скопившего в своем чреве мудрость и память предков и на их основе открывающего заманчивые дали, был востребован.
И на старом отцовском кургане
Ты хозяином доли своей
С высоты завоеванной глянешь
На просторы родимых полей.
Янка Купала
Сегодня эта принципиальная ситуация национального самоутверждения в общих чертах повторяется, что, впрочем, никем не скрывается. Как не пытается скрыться в застройке, в укромном месте новая библиотека, вполне откровенно, даже нарочито она выходит на главную магистраль столицы, можно сказать, на “проспект” Европа—Россия. И здесь есть о чем рассуждать. Аналогичные произведения в других странах не призывают на “помощь” себе оживленные магистрали, напротив, они с достоинством ищут уединения, сторонясь суеты, что вполне соответствует духу зданий.
В нашем случае заявляет о себе все тот же подспудный “гонор”. Хотя просматривается и иное, причем знаменательное явление. Дело в том, что строительством библиотеки, мы, возможно и подозревая об этом, меняем имидж, образ своей страны, который на нашей памяти выстраивался исключительно на военной, партизанской идее. На это ушло немало средств, творческой энергии, в том числе нас, архитекторов. В результате, не исключено, мы обгоняем другие страны по созданию памятников и мемориалов, посвященных последней войне. Бесспорно, среди них есть немало замечательных произведений зодчества. Тем не менее сегодня иные международные взаимоотношения, иные социально-политические реалии, иной идеологический контекст, в который, мы хотим этого или нет, должны и будем хоть как-то вписываться. Об этом надо подать знак, необходимо иметь знаковое явление в архитектуре. Наши новые вокзалы — хорошо, пусть иноземцы знают о нашем исконном гостеприимстве и хлебосольстве. И обязательно о духовном многовековом достоянии, которое мы, вдоволь натерпевшись национального унижения, хотим как бы выставить на люди с помощью библиотеки. Ее “алмаз” призван обогатить уникальное архитектурное ожерелье проспекта Скорины, развить идею мировой и, главное, мирной Горы, глаголя: “Жыве Беларусь!”.
Тогда и памятники нашего героического военного прошлого — монумент площади Победы и Курган Славы, находящиеся фактически на одной гиперградостроительной оси с библиотекой, обретут дополнительное символическое звучание.
Тогда появится зримый повод по-новому посмотреть на все прошлое, на своеобразие нашего зодчества. Задуматься, например, над возвышенной приземленностью произведений Лангбарда. Они не рвутся в физическую высь, их призвание собирать вокруг себя и попечительствовать ранее преимущественно одноэтажной деревянной застройке Минска. Не иначе как могучей Горой выглядел некогда его оперный театр. Дом Правительства — тоже Гора. Но какие-то уж больно белорусские, “толерантные”, укорененные в “тутэйшасцi” эти рукотворные Горы. Несмотря на конструктивистскую экспрессивность, они многими уступами-корнями расходятся по округе. Этого никак не скажешь о строящейся библиотеке. Слишком кичлива она, надменна, холодна даже, безразлична к окружению и заведомо не терпит никакого достаточно выразительного соседства. В этой связи особая художественная нагрузка должна лечь на прилегающий парк, который, как мне кажется, обязан стать более символичным, образно содержательным, чем откровенная метафора библиотеки-кристалла. Иначе говоря, стать нашим, “здешним” что ли, “натуральным”, антихайтековским. Чтобы виделось в нем (не буквально, конечно) то, что Янка Купала видел в Беларуси.
Видишь пожни, сенокосы
С чистыми ключами?
Видишь бор вдали зеленый
Вровень с облаками?
А совсем вдали, докуда
Не достанешь глазом…
Поэтому принципиально важно, чтобы наша Гора не попирала местность, но творила Место, не была сугубо книжным “элеватором”, но даровала вольный обзор, обозначая символическое восхождение человека к вершинам знаний, позволяя с “высоты завоеванной глядеть”.
В целом тема восхождения и возможности обозрения перекликается с идеей самоутверждения, преодоления сил тяжести физической и духовной — высвобождения от всего стесняющего и закабаляющего. Вспомним, как тщательно исполнялся некогда ритуал подъема коммунистических лидеров на большевистскую мировую Гору — Мавзолей Ленина. На этот идеологический зиккурат даже и не смела ступить нога “простого смертного”. Этот запрет продолжился в других произведениях той эпохи. Например, в нашем Дворце Республики, что так и не стал Горой (подобно своему прототипу Дворцу Съездов в Москве, которому, в свою очередь, нельзя было спорить с Мавзолеем), то есть выглядит незавершенным, недостроенным, так и оставшись неким брошенным остовом. И это, между прочим, вполне символично, поучительно с точки зрения понимания архитектурной эволюции и критики. Поскольку заводит наш разговор о Горах доступных, о тех, что всячески культивируют демократические общества. В Париже, к примеру, доминанты строятся как будто ради того, чтобы на них подниматься и наслаждаться вольными панорамами — Эйфелева Башня, Триумфальная арка, центр Помпиду… А новый купол берлинского Рейхстага?..
В свое время были предприняты специальные инженерные мероприятия, чтобы изваяние Родины-Матери на Мамаевом кургане было никак не ниже статуи Свободы в Нью-Йорке. Но смотровая площадка на голове — не святотатство ли это? Поэтому своеобразным откровением в СССР стала Останкинская башня — и как отголосок хрущевской “оттепели”, и как идеологическая амбиция: наша Гора самая высокая, и “я другой такой страны не знаю…”
Мы еще только созреваем, чтобы с гордостью говорить о Беларуси, в том числе и языком архитектуры. Поэтому выбранный образ общенациональной Горы, как ни странно, ныне приемлем фактически для большинства сторон культурного и политического процесса. Кристалл у “широкой общественности” не вызовет (вернее, уже не вызывает) сколь-нибудь отчетливого протеста. И не только потому, что его ныне выбрал наш официоз. Сама стройка, по замыслу ее инициаторов, видимо, должна вселить энтузиазм и веру в светлое, “горнее” будущее. Кто-то может на этот счет припомнить платоновский “Котлован”, кто-то неподдельно возрадуется происходящему, ибо новостройка потрафляет нашему чаянию не отставать от других народов. Хотя для этого надо уметь приближать будущее, а не тянуть за собой прошлое (идейное, образно-художественное), пусть оно и кажется нам непревзойденным и “вечным”. Надо самим подниматься на собственную творческую Гору, а не брести натоптанными, привычными маршрутами.
Со временем мы, уверен, поймем, что нашей Горе недостает образной сакральности, потаенности и одновременно доступности, а также национальной самобытности, символической глубины и душевной “сцiпласцi”, как у “старого отцовского кургана”, который волнует отнюдь не блеском заграничных поделок. Сокровищница многовековой белорусской мудрости, видимо, должна быть более гуманистичной, сомасштабной “тутэйшаму”, живущему, укорененному на “своей земле” белорусу. Показательно, что подобную парадигму источают наиболее известные новые библиотеки мира, отказавшиеся от гороподобия. Но это другие библиотеки, воплощение иных “желаний и требований”…
В том-то и есть миссия критики — служить пониманию: почему мы одарены-обречены иметь именно такую Национальную библиотеку. А она, при любом исходе предприятия, уже вошла в анналы нашей архитектуры, как башня Татлина, небоскребы Леонидова, Дворец Советов, оставшиеся на бумаге.
“Служить бы рад…”
Поэтому не столь важно, кто именно занимается критическим опытом, а то, какие при этом критерии он использует. Ибо “критика” — от “критерия” — мерило оценки, суждение (Ожегов) или оселок, верный признак для распознавания истины (Даль). А она, истина, находится в тугом пересечении всех насущных реалий. Или в нас самих, живущих в контексте своего времени и своей культуры. Поэтому, без всякого преувеличения, мы имеем ту архитектуру, которую заслуживаем. И, перефразируя классика, скажем: “Не стреляйте в архитектора — он проектирует, как может”. Правда, нередко нерадивого коллегу хочется и “убить”. И в этом также есть призвание критики — очистить наши ряды. Хотя она отнюдь не самосуд, но и покорной прислужницей ей не выжить. Истой критике истое произведение не “закажешь”.
Критика — зеркало обширного культурологического процесса со всеми его коллизиями: “Ну-ка, зеркальце, скажи…” А коль молчит оно, коль, как мы сами признаем, его нет?..
Искусство, по мнению еще одного современного теоретика, Д. Марголиса, — это человеческая деятельность, которая исследует и таким образом создает новую реальность суперрациональным, воображаемым способом и представляет ее символически или метафорически как микроскопическое целое, изображающее макроскопическое целое. Значит, архитектурная критика должна нам приоткрывать этот “воображаемый способ” и выразительные средства того или иного зодчего. С этих позиций Кристалл — метафора, достаточно наглядный, “очевидный” образ, который рассчитан на неискушенного в художественных превратностях зрителя — в этом его и слабость, и сила одновременно. Хотя символический образ гораздо богаче метафоры и отсылает к многочисленным, “неочевидным” ассоциациям и, соответственно, вызывает многогранные, как кристалл, переживания. Это проблема изобразительности и выразительности, которая по- своему разрешается в каждом конкретном случае. Причем не только и даже не столько с формальных сторон, сколько с позиций актуального мировоззрения и выстраиваемых перспектив нашего бытия.
А судьи кто?
И разрешается теми, кто сведущ, чувствует и понимает в Архитектуре. При этом ни возраст, ни стаж работы, ни былые заслуги не имеют определяющего значения. Также бесполезны и даже вредны здесь плебисциты — художник по призванию и дару своему должен, как с высокой горы, видеть дальше обывателя.
Достойная, профессиональная то бишь, критика — прерогатива сведущих в таинствах Архитектуры, также профессионалов своего дела, неподкупных судей, жаждущих не “возмездия” и “сведения счетов”. Однако таковые появляются только благодаря насущной потребности в них, а не рынку сиюминутной ангажированности.
Могли бы и сами творцы поделиться своими сомнениями и разочарованиями. Вот только кто из авторов осмелится на самокритику, в каких выступлениях или мемуарах мы услышим от мэтров об их творческих просчетах?.. А кто попробует публично сделать это за них?.. В нашем, прямо скажем, немалом цехе по понятным причинам есть негласное табу на некоторые имена, нелицеприятное об их деятельности можно услышать лишь в узких кулуарах наших фестивалей или съездов.
В номинале есть у нас особая инстанция — Академия архитектуры, объединяющая многих авторитетных преподавателей и практиков. Тем не менее за многие годы ее существования мы не получили от нее сколько-нибудь значимых и принципиальных трудов по архитектурно-художественной теории и критике.
Аспиранты, даже докторанты предпочитают вообще обходить эти проблемы, чтобы не показаться выскочками, умниками, щелкоперами: якобы это не их Гора и они не имеют морального права “наезжать” на нее. Просто-напросто безопаснее с точки зрения научной карьеры никого из реальных и потенциальных архитектурных авторитетов не затрагивать публично — на это нам хватает ума, “здравого смысла”: умный Гору обойдет.
А ты кто такой?..
Мы с удовольствием читаем критические, зачастую очень колкие рецензии на архитектурные произведения за рубежом, но не отваживаемся на них в нашей прессе, воспринимаем ее в свой адрес очень болезненно.
Понятно, нет желания нажить себе врага и у коллег. Так, на мои уговоры написать критическую статью я в основном слышу одно и то же откровение: “Ну как мне, даже если я хочу и мне есть что сказать, сделать это, когда мы с имярек сидели давеча рядом на одном банкете, а завтра будем заседать в одном совете? Может, затаит обиду, а может ответом в мой адрес разразиться: “А ты кто такой?..”
Это еще раз о культуре критики — доброжелательной и конструктивной, смотрящей не столько в былое, сколько в тенденции, в развитие. Не сверху вниз, с покоренной вершины, а вверх, на вершину новую. “Лучше гор могут быть только горы…”
Именно такую критику, по сути, должны желать сами авторы, идти на нее и даже провоцировать, если хотят одолеть новую творческую высоту. Ведь и она, уважаемая и уважающая сама себя критика — также самобытная Гора. Много ума не надо, чтобы обходить, игнорировать ее. Но мы заняты этим или стоим-топчемся у ее основания, у начала.