Согласно верованиям древних греков,
все Искусства (Музы) произошли от Бога
созидающего начала, Природы (Зевса)
и богини памяти (Мнемозины).
Еще в античности зародилась мысль о том, что подлинное искусство не может существовать без сохранения в памяти людей воспоминаний, без сохранения в человеческом обществе своего прошлого. Да и сама цель искусства во многом связана со стремлением художника остановить время, соединить в своем представлении Прошлое, Настоящее и Будущее. Вольтер когда-то сказал, что “без чувств нет памяти, а без памяти нет ума”1. Архитектура в качестве материальной основы сохранения памяти совершенно уникальна. Она дает человеку зримые образы прошлых веков, запечатленные в земле, камне, кирпиче, дереве, извести. Отсюда особая роль архитектурного наследия в любой национальной культуре.
Две эстетики
Для белорусской национальной культуры архитектурное наследие имеет даже большее значение еще и потому, что материальные объекты здесь были недолговечными в силу войн (горячих или холодных — идеологических) либо климатических условий (деревянные памятники). Но еще Адам Киркор писал: “Белоруссия — край могил, курганов, городищ, городков, урочищ, замков, замковищ, — край, где чуть не на каждом шагу вы встречаете следы минувшего, в памятниках, сказаниях, песнях”2.
Особенностью белорусской архитектурной истории являлось то, что практически на всем ее протяжении (т.е. около 10 веков) в ней существовали как бы две эстетики — эстетика народного зодчества и эстетика архитектуры правящих классов (нобилей). Народное зодчество, в основном деревянное, было простым, рациональным и в то же время несшим огромный эстетический потенциал. Исследователи не раз указывали, с одной стороны, на “кансерватыўнасць тутэйшага простага люду”3, а с другой — на глубокую связь народного зодчества с языческой и даже античной культурой4. Эстетика белорусского селянского народного дома несла и самобытность его хозяина, и устойчивую связь с культурой прошлого, верованиями людей, мифологией, сознанием и бытом. Она была своего рода “инстинктивной эстетикой”. Как говорил великий английский теоретик и практик искусства Уильям Моррис, “искусство творит безымянный народ, и имена его творцов не сохранились”5.
Иное дело — эстетика каменной “панской” архитектуры, которая была связана с господствующими стилями эпохи, часто с официальными религиозными и государственными доктринами, иногда с внешним насильственным вмешательством. В основном это было безусловно профессиональное архитектурное творчество, но в то же время не всегда опирающееся на национальный менталитет. Отсюда уже упомянутая двойственность эстетического восприятия архитектуры — каждодневное органичное и периодичное отстранение. Эстетика, подлинная красота, которой селянин учился у природы, свободно переходила в архитектурные формы, в предметы быта и прикладного искусства.
Однако повседневный окружающий мир не являлся для простого человека символом, синонимом прекрасного. А вот поход в костел, церковь, к панскому маёнтку!.. Эти архитектурно-художественные впечатления ощущались как подлинно прекрасные. “Красота необычна, исключительна, вне моего мира” — так казалось простому человеку. Подобное двойственное архитектурное восприятие нами ощущается и сегодня. В нашей современной архитектуре (от индивидуального коттеджа до Национальной библиотеки) мы ценим нечто необычное, яркое, поражающее глаз. Простое, рациональное, ясное функционально и эстетически кажется “холопским”, не возвышающим душу, а, наоборот, принижающим, не “праздничным”, а обыденным, значит, малоинтересным. Удивительно, что мы пошли здесь иным путем, нежели, например, японцы или литовцы, также имевшие в своем историческом наследии великую и простую народную архитектуру и сумевшие перенести эту эстетическую основу в сегодняшний день. Необходимо, кстати, отметить, что народное, прикладное, ремесленные искусства сыграли огромную роль в создании того, что мы сейчас называем дизайном, или промышленным искусством. Именно изучение образцов такого искусства, осознание их логической простоты, функциональности, отсутствие всякого украшательства заставили теоретиков и художников поверить в возможность их использования в качестве прототипов. То же самое касается и архитектуры. Из рациональной простоты народных жилищ, по сути, родилась идея функционализма и конструктивизма в архитектуре ХХ века. Отвергнута была сама идея вычурности, украшательства, всякого рода орнаментики.
Безусловно, свою роль воспитания “панской эстетики” сыграли и две исторически господствующие на Беларуси религии — православие и католицизм, обе в своем архитектурно-художественном выражении предпочитающие пышность, яркость, многоцветие, отстраненность взамен простоты и приземленности и сдержанности форм. Вот почему отчасти не повезло удивительным и прекрасным реформистским храмам, которые либо значительно перестраивались, либо приходили “ў заняпад”.
Полюбить руины
И здесь мы приходим еще к одной важной современной проблеме — проблеме сохранения памятников, сохранения материального и духовного, содержательного в архитектурном наследии. В стране ныне создана стройная система их охраны. Есть Закон об охране историко-культурного наследия, административные, творческие производственные и юридические органы, призванные этот закон реализовать на практике. В сущности, в обществе существует и понимание ценностей старой архитектуры, ее огромного культурного потенциала. Другое дело — реальное поле деятельности реставраторов, методический подход к реставрации памятников и, главное, духовный, содержательный смысл архитектурного памятника, так как мы его можем и должны осознавать и представлять обществу.
Вышеупомянутый Уильям Моррис в своем знаменитом эссе “Архитектура и история” писал, что “…нетронутая поверхность древнего здания запечатлевает развитие человеческих идей, непрерывность истории и, таким образом, становится поучительной…”6. В выражении классика “нетронутая поверхность” говорит о сущности эстетического подхода к реставрации. “Эстетического”, именно в значении подлинной “органичной эстетики”, о чем говорилось выше.
Здесь, по сути, мы имеем дело с двумя важнейшими вещами: выбором объектов реставрации и методикой осуществления работы. И в том и в другом случае основой принятия решений и практических дел служит не эстетический поиск, а реализация той формы нашей “эстетической ментальности”, которая всегда ищет броской исключительности, новизны и яркости. Строительство новоделов последних лет (Минская ратуша, парафиальный костел, гостиница “Европа”), реставрационная практика (Мир, Несвиж) говорят об этом.
Еще в XIX столетии замечательный французский писатель Теофиль Готье, посетивший Россию, писал с иронией о том, что “русские любят все новое или то, что имеет облик нового, и думают, что проявляют уважение к памятнику, обновляя окраску стен, как только она облупится или потрескается”7. Художник учил “ценить следы веков, оставленные на эпидерме храмов, дворцов и крепостей”8. По сути, мы сталкиваемся здесь со своеобразным пониманием ценности памятника в сегодняшнем контексте — по мнению наших реставраторов, он обязательно должен выглядеть как новострой, новодел в своем “кукольно-макетном” оформлении. Забывается главное, что архитектурное наследие — это именно воплощение связи времен, зримое присутствие следов истории в буднях. И то, что Уильям Моррис говорил о “поучительности”, является едва ли не важнейшей нравственной, духовной составляющей нашего отношения к прошлому.
Здесь мы приходим к еще одному естественному и важному выводу — о целесообразности перенесения центра тяжести в нашей реставрационной практике на консервацию памятников взамен дорогостоящих и несовершенных технологически объемно-строительных работ.
Конечно, преодоление стереотипов играет и здесь огромную роль. Понимание “хорошего памятника” в глазах многих — это, увы, осознание его таким, будто он выстроен только вчера. Трещины, осыпи кладки, штукатурки, патина часто рассматриваются как совершенно недопустимые явления. Люди, ответственные за охрану памятника, подвергаются критике за “ненадлежащее содержание” объекта со стороны руководства.
Однако тут возможен совершенно иной подход. Памятник в его естественном эстетическом состоянии — именно “седой старец”, руины, иногда развалины. Генрих Гейне писал, что “мы понимаем развалины не ранее, чем сами становимся развалинами”. Конечно, здесь намек на недостаток мудрости, присущий многим людям. Безусловно, свою отрицательную роль сейчас играет массовая, рыночная псевдокультура, навязчиво призывающая покупать, потреблять максимально новый товар, имеющий к тому же броский, запоминающийся облик. “Эстетика глянцевых журналов” не может и не хочет прививать человеку уважение к седой старине, корням, подлинному искусству и культуре. Все это отбрасывается как ненужное, “старый хлам”, который не может доставить мгновенное удовольствие потребителю. Современная массовая культура ориентирована к тому же на молодежь, которая в силу своей психологии также не задумывается о скоротечности времени.
Все это есть, но оно не может быть основой серьезного научно-эстетического подхода к историческому наследию, а тем более влиять на охрану памятников.
Необходимость “полюбить руины” нужна в контексте развития подлинной национальной культуры, сопротивления рыночной псевдокультуре, воспитания духовно-нравственной основы молодежи.
1 Вольтер. Философские трактаты и диалоги. М.: ЭКСМО, 2005. С. 239.
2 Живописная Россия: Литовское и Белорусское Полесье. Репринт 1882 г. Мн.: БелЭН, 1993. С. 236.
3 Ельскi А. Выбранае. Мн.: Беларускi кнiгазбор, 2004. С. 27.
4 Шчакацiхiн М. Нарысы з гiсторыi беларускага мастацтва. Мн.: Навука i тэхніка, 1993. С. 7.
5 Моррис У. Искусство и жизнь / Пер. с англ. М.: Искусство, 1973. С. 130.
6 Там же. С. 405.
7 Готье Т. Путешествие в Россию / Пер. с франц. М.: Мысль, 1998. С. 235.
8 Моррис У. Искусство и жизнь. С. 405.