Ныне Тадж-Махал почитается одним из прекраснейших мировых произведений зодчества. Бренд № 1 туристической Индии, изображение которого встречается во всех пригласительных проспектах. И предстает он там, словно примеряя очередной колористический наряд – и в ярком полуденном субтропическом солнце, и на безоблачной заре, и на пурпурном закате. Я же застал его в серебряной вуали крайне редкого январского тумана. Он нежно обволакивал его, делая еще более трепетным и загадочным миражем неповторимую драгоценность –
Нет повести печальнее на свете…
У. Шекспир. «Ромео и Джульетта»
Для паломников в Индию нет повести возвышенней и печальнее, чем повесть о трагической любви Шах-Джахана и Мумтаз-Махал.
…Великий правитель, унаследовавший после череды кровопролитных войн одну из самых богатых империй с несметным богатством и россыпями сапфиров, рубинов, алмазов, всячески покровительствовал предприимчивому люду. Особенно поэтам, музыкантам, артистам, а также ювелирам, красотами и художествами преумножающим прежде всего его богатство и славу. Так что когда его идиллическая жизнь на четвертом году царствования была коварно омрачена смертью молодой, самозабвенно любимой жены – потерей невосполнимой драгоценности, шах не смог не отозваться на эту утрату творением столь же уникального сокровища. И начиная с 1632 года в течение более двадцати лет он возводит их общую усыпальницу, ставшую жемчужиной мирового зодчества…
Открытки, даже кинокадры лишь останавливают, а фактически убивают прекрасные мгновения, из замысловатых узоров-ракурсов которых и складывается пространственно-временная выразительность зодчества. В этой связи мраморная усыпальница предстает сокровищем не сама по себе, но в соответствующем обрамлении-кладовой, которая бережно запрятывает-оберегает его от однообразной повседневности и выстраивает знакомство-приобщение к сокровищу в выразительный ритуал.
Сначала приходится пройти первые Ворота, денно-нощно охраняемые живыми экспонатами с ружьями невесть какой старины-происхождения. В нужный момент кто-то неслышно отдает команду: «Сезам, откройся!» – и открывается… нет, не Оно, а только вытянутый, «отороченный» глухими стенами проход с тотальной проверкой вещей-карманов. Это, понятно, уже современная необходимость антитеррора, но и еще один повод-средство продемонстрировать уникальность предстоящего зодческого сокровища.
Только после этого попадаешь на… следующий рубеж «обороны»: еще более внушительная стена неприступной крепости в контрастно красных тонах. Выждав свое, она, расширяясь, образует просторную площадь, где перед тобой разворачиваются грандиозные врата, увенчанные двадцатью двумя куполами – по числу лет строительства усыпальницы (фото 1). Однако главная символика этих ворот в том, что они задают торжественное напряжение и определяют теперь уже безупречно прямую ось, на которую нанизана глубокая перспектива на искомую святыню.
Безотказный, кстати, прием ритуального зодчества, знакомый практически всем зодческим традициям и объяснимый глубинными особенностями нашего мировосприятия. Так, в гештальттеории эта позиция и в целом сюжетное раскрытие зодческого смысла-текста именуется идеальной, поскольку симметрия и без участия нашего сознания создает впечатление чего-то принципиального, важного, концентрирующего внимание-волю. Поэтому она идеально служит Шедевру. Понятно, что Шах-Джахан рассуждал в иных понятиях, скорее всего ему подсказывала архетипическая тема «Дорога к Храму», которая не может быть легкой-быстрой, но априори тернистой, раскрывающейся постепенно-терпеливо. Да и в любую сокровищницу-хранилище достойных драгоценностей попасть, как мы знаем даже без опыта Али-Бабы, по определению, непросто. Легкая доступность – не только благо для грабителей, но и безотказное средство к секуляризации и профанации любой святыни.
…Торжественно открывшись в просвете величественных ворот-оклада, Тадж-Махал уже безраздельно господствует в великолепном саду-ожерелье с индийской зооэкзотикой – грациозные косули, павлины, другие вольные и непуганые, не улетающие на юг-север «райские» птицы. И, конечно же, обилие незамерзающих фонтанов (фото 2).
Тем не менее в глубине этого рукотворного парадиза обнаруживается еще одна преграда, своеобразный алтарь – массивный каменный цоколь-подиум, что растет ввысь по мере приближения к нему, на какое-то время затаивая главное зодческое событие, его доминирующую высотность (фото 3). Здесь еще раз настраиваешься уже на непосредственную, «очную» встречу с Шедевром, неторопливо надевая белые тапочки (можно и босиком), дабы не попортить-осквернить его каменный паркет-ковер, отполированный мириадами этих нежных тапочек (фото 4).
Наконец, и эта вершина взята. Становишься как бы вровень с Шедевром – и только сейчас ощущаешь приобщение к вечности, что дарует великое искусство, да и сама мемориальная тема усыпальницы.
…Набираешься духу, дабы погрузиться в величественную раковину входа с контрастно и нарочито узким, словно потаенный лаз, дверным проемом (фото 5). Невольно кланяешься, чтобы не зацепить-осквернить мраморный карат заветного порога (фото 6). И окунаешься в почти кромешную тьму. Чтобы, трепетно привыкнув к ней, не столько разглядеть, сколько нащупать… очередное обрамление – ажурный занавес-ожерелье из искусно резаного мрамора (фото 7).
Он же – последний физически непреодолимый рубеж у монолитных мраморных кенотафов с неизменно виртуозной каменной инкрустацией. Потаенные святыни предстают сквозь интригующий зазор в нем (фото 8). Из тьмы сегодня их вырывает разве что фотовспышка, которая как-то нехотя и необязательно запрещается хранителями. Но даже этот кроткий запрет также служит сакрализации самого потаенного, для чего уже само грандиозное сооружение служит обрамлением-ларцом.
Однако для нас «нельзя», при том что очень хочется, – фактически «можно». И испытываешь опьянение от долгожданного увенчания самобытного хаджа-хождения за «три моря». Испытываешь и благодаря, и вопреки толпе таких же страждущих, что не дает остановиться-сосредоточиться, обводит вокруг саркофагов и невольно подпирает к выходу.
Поэтому, выйдя вновь на свет, уже не спешишь спускаться с платформы-подиума, поскольку невмоготу прощание с доброй сказкой, с упоительным мгновением душевного подъема. Словно понимая это, драгоценный Камень приглашает обойти вокруг и насладиться ювелирной огранкой с многоцветными резными арабесками. Рука невольно тянется погладить изящный мраморный, всегда прохладный, ласкающий в тропическую жару атлас-инкрустацию (фото 9).
В этом круговом обходе-танце как бы сопровождают и центрируют весь подиум канонические служители исламских храмов – четырехкратные минареты. Если внимательно приглядеться, можно заметить, как они чуть наклонены от центра. Парадокс обратной перспективы объясняется все той же беспрекословной сакрализацией Центра. Она, подкрепленная торжественной, навсегда застывшей симметрией, убедительно глаголит о неоспоримой и незыблемой святости запретно-запрятанного «плода», что находится не в выси, но в глубине подземелья, в недостижимой точке схода. (Правда, есть и другая, более прозаическая версия наклона: рушась по каким бы то ни было причинам, минареты не завалятся и не повредят усыпальницу.)
Почтительно отойдя на достаточное расстояние от подиума и «став» на кромку каменного ковра, мраморное сокровище симметрично фланкируют, как преданные пажи-близнецы, мечеть и дом гостей (фото 10). И только попадая внутрь, еще полнее проникаешься их соподчиненным, но немаловажным художественным предназначением. Сквозь просторные проемы, опять-таки как в дорогом окладе, просматривается силуэт-профиль Тадж-Махала, создавая любопытный оптический эффект: при выходе наружу он словно растет-приподнимается, чуть ли не воспаряет (фото 11).
Понятно, что не абсолютные размеры, но гармония и духовность прежде всего волновали Шах-Джахана. Реальная высота сооружения не чувствуется. Ни издалека, поскольку оно фактически лишено «масштабной линейки» – привычных нам оконно-дверных проемов и межэтажных членений, ни вблизи, ибо в отличие от минаретов оно затаивает свою устремленность ввысь. Этой неопределенности, кажется, даже стесняются владельцы Шедевра. Потому и придумали недостающую оптическую линейку – каменный силуэт венчающего шпиля, выложенный невдалеке в мощении. Не верите глазам – измерьте ногами: 10 метров. Впрочем, эта убедительность не очень-то и впечатляет, ибо не абсолютными размерами дорог золотник, но абсолютной человечностью. Вот почему сокровище не подавляет, а возвышает. С этим чувством нехотя направляешься к истоку пути.
…Теперь хочется ритуально присесть на мраморную Скамью Любящих, с которой удивительно органично и возвышенно предстает мраморный шедевр. Только немного завидуешь тем, у кого она (встреча то есть) еще впереди. А также особо почетным гостям, коим позволено сделать это наедине с Шедевром, для чего заблаговременно отсекается многоязычная очередь-суета и даже охрана за ненадобностью не докучает. Такое уединение в эмоциональном плане дорогого стоит. Как сокровенная молитва и обряд во имя святости любви-верности.
Впрочем, и паломничье многолюдье имеет свой красноречивый и многозначительный смысл – приобщения к мировому сообществу. Хоть и заочного, но соприкосновения со всеми, кто был-будет здесь.
…После этого уже не можешь себе отказать в общении с другим памятником таджмахаловского ансамбля, пусть даже он и находится по другую сторону священной реки, символически объединяющей два берега-судьбы. Это форт-дворец самого Шах-Джахана. С его балконов, также каменно-инкрустированных, с ажурными мраморными занавесами, правитель вдохновенно наблюдал за воплощением своего сокровенного желания, особенно печалившись разве что во время зимнего тумана, ненадолго скрывающего первостепенное для него событие (фото 12).
Сначала наблюдал как вдохновитель, автор и страж, потом… как узник под многолетней стражей. Потому что был свергнут младшим сыном и заключен под домашний арест. Но единственно, чего не осмелился лишить своего потерявшего власть отца предатель-узурпатор, так это созерцания-любования из «арестантской» своей возлюбленной, увековеченной в мраморных каратах.
Здесь же своеобразный памятник над захоронением любимого и, как сказывают, очень мудрого слона, не допускавшего к хозяину злонамеренных гостей. Правда, не распознавшего злодея в сыне. Или не желавшего признаться в этом и потому не пережившего коварной измены. Так, по крайней мере, повествует легенда…
Все это можно назвать духовно-символической инфраструктурой, самобытной ритуаликой, зазывающей турпаломников со всего мира. Потому как памятники привлекательны не сами по себе, но как очевидцы-соучастники неких впечатляющих личностных и исторических событий. Поэтому если у них нет интригующих легенд-мифов, то их попросту надо выдумать и всячески поддерживать. Так, в Агре – ближайшем ареоле Тадж-Махала – соблазняет и влечет своей экзотикой запах-вкус традиционной арабо-индийской кухни. Не духом же единым мы все-таки живем. А сочетать духовность и прагматизм призваны многочисленные цеха-лавки мраморных дел мастеров, за что и он веско споспешествует им в продаже оригинальных, на любой вкус и кошелек изделий из уникального мрамора (фото 13). Ведь они фактически преемники-последователи старинных искусников Тадж-Махала, подаривших миру сиятельный Камень-храм, немеркнущими мраморными каратами которого написано трогательное зодческое сказание. И нет, пожалуй, повести более жизнелюбивой, добро утверждающей, радостно-возвышенной. Не зря же это сокровище называют «мечтой из мрамора».
P.S. Можно спорить, сколько в Тадж-Махале привнесенных исламских и исконно индийских архитектурных карат-принципов. Однако возведенный пришельцами-иноземцами на индийской земле, где и сама тема захоронений-мавзолеев отсутствует, он за столетия не претерпел никаких покушений-осквернений. Красота спасла его миру. И его пример – другим наука.