Термин “язык архитектуры”, вынесенный в заголовок, предполагает некоторое соглашение автора и читателя о понятиях. Существует ли этот язык? Можно ли его, “язык архитектуры”, формализовать в теоретических исследованиях? Эти вопросы, безусловно, важны сейчас, когда наметился определенный отрыв теории архитектуры от практики. Наши ученые ищут выход в обращении к неархитектурным сферам, чтобы описать то или иное архитектурное явление. Этими сферами могут быть теория информации, знаковая теория (семиотика) или текстология (герменевтика) (см. “АиС”, № 3, 2009). Конечно, обращение, например, к филологическим дисциплинам создает возможность использования бесконечного количества новых, нетрадиционных для архитектуры терминологических понятий. В этом случае создается мнимое ощущение глубины и новизны, но при этом неизбежно теряется связь с реальностью архитектурного процесса.
Рис. 1–3. Использование орнаментов в материальных искусствах. Керамическая посуда. Горшок из раскопок могильника в Чечерском р-не (Беларусь). 2-я пол. 3-го тысячелетия до н.э. Археологическая находка И.И. Артеменко (1). Руины древнего храма, Мальта (2). Советская архитектура Минска (3)
Как говорил родоначальник семиотики Ч.С. Пирс, “…реальность целиком динамична, а не квалитативна. Она состоит в принудительной силе” [1, с. 167]. Тогда возникает вопрос: а нужна ли вообще архитектурная теория и может ли теория реально влиять на явления, происходящие в нашей архитектуре?
Думается, ответ на этот вопрос может быть положительным, если мы попробуем представить себе архитектурную теорию как мыслительный процесс в проектировании, который необходим как стадия создания того или иного материального средового объекта. Здесь и важно “соглашение о языке”, которое позволит выявить то, над чем, собственно, должен задумываться архитектор и что он передает обществу в виде своего рода послания (отсюда и необходимость понятия о передаче информации, о “языке” как средстве коммуникации между людьми).
Все-таки архитектура имеет свой специфический язык, который отнюдь не тождествен архитектурному “языку текстов”, и понять это мы можем тогда, когда начнем понимать архитектуру как систему “материальной организации пространства”, что и было окончательно осознано в ХХ в. (З. Гидион, К. Линч и др.).
Рис. 4, 5. Архитектурные детали эпохи барокко и рококо над входными и оконными проемами.
XVI–XVIII вв. Италия (4), Германия (5)
Архитектура имеет дело прежде всего с пространственной организацией, т.е. как система действует в материальном пространстве и реальном времени. Несомненно, что система “организации” включает огромное количество исходных факторов (правил): социальных, технологических, эстетических, экологических и т.д. Кстати, понимание необходимости “организации пространства” отнюдь не заслуга ХХ века. Еще в III в. до н.э. в Древнем Китае говорилось: “Пробивают двери и окна, чтобы сделать дом, но пользование домом зависит от пустоты в нем. Вот почему полезность зависит от пустоты” (курсив мой. – А.С.) [2, с. 228].
Пространство (space) как объект архитектурной деятельности безусловно может быть проанализировано и даже структурировано. Оно обладает свойствами прерывности и непрерывности, характеризуется доступностью, степенью открытости и т.д. Однако в “языке архитектуры” (что особенно важно) мы способны наделять пространство также определенным смыслом, как бы очеловечивать его. Это также отнюдь не новейшее открытие. Еще в “Чхандогье Упанишаде” (VIII–VI вв. до н.э.) говорилось: “…то, что зовется пространством, проявляет имя и образ” (VIII.14.1, цит. по [3]).
Итак, архитектура – это организованное и “осмысленное” пространство, но с этой точки зрения ее язык особенно сложен и недоступен для широкого общественного понимания. По сути дела, мы имеем строго кодифицированный “язык”, который воспринимается только подготовленным “интерпретатором” (зрителем). Однако в “языке архитектуры” есть сфера, которая всегда была направлена на прямой диалог с обществом, со зрителем. Это язык архитектурных знаков – символов.
Рассматривая архитектуру как исторический временной процесс, мы обнаруживаем несомненные признаки того, что материальная символизация архитектурных форм почти всегда являлась постоянным коммуникативным средством. В архитектурный язык на всех этапах его изменения и развития вводились элементы, которые могут прямо рассматриваться как знаки и интерпретироваться с точки зрения семиотических теорий.
Рис. 6–8. Архитектурные детали в форме солярных знаков. Храм в Карнаке, Др. Египет (6). Вход в крестьянскую усадьбу, Закарпатье (7). Вход в раннехристианский храм, Греция (8)
Уже на ранней стадии зарождения архитектурных форм и приемов (а мы знаем, что появление собственно архитектурных объектов имело своим источником природные формы) делаются попытки создавать на материальной поверхности знаковые изображения. Наиболее ранние научно установленные жилища людей – пещеры в некоторых случаях имели на своих стенах петроглифы. Исследователи связывают эти рисунки с моделированием тех или иных жизненных процессов, например охоты [4, с. 31], или попытками первых астрономических наблюдений [5, с. 22–27]. Однако важно, что именно на этой “пещерной стадии” развития человечества возникает как бы диалог внутри жизненного (организованного) пространства, т.е. пространство отличается, маркируется. Независимо от практических целей таких действий возникает собственно важное соотношение: “пространство – движение – знак”1.
Наиболее устойчивыми формами поверхностных изображений в архитектуре и других материальных искусствах были линейные орнаментированные изображения – когда одна и та же форма повторялась бесконечное количество раз. Это создавало определенный визуальный ритм, а это не что иное, как собственно имитация движения. Необходимо отметить, что именно орнаментированные изображения стали одним из самых устойчивых типов архитектурных знаков-символов на протяжении всей истории цивилизации. Уже 4000 лет назад появляются рельефные, линейные орнаменты, которые представляют собой значительный шаг в развитии специфических архитектурных форм, т.е. рисунок уступает место скульптурным формам, что становится особенно важно для вхождения их в обиход архитектуры (рис. 1–3).
Рис. 9–11. Геральдические формы в архитектуре. Герб рыцаря ордена иоаннитов, Мальта (9). Герб Сапег, Беларусь (10). Герб Венеции (11)
Первичные использования знаковых форм в архитектуре почти всегда связаны с магическим действием, т.е. донаучным этапом познания мира. Хотя строгой границы между наукой и магией, как известно, не существует. Вот что по этому поводу говорит замечательный ученый Дж.Дж. Фрэзер: “В конечном счете и магия, и религия, и наука – это всего лишь способы теоретического мышления…” [7, с. 666]. Здесь архитектурные знаки появляются не только как часть ритуала магических действий, но и как определенная маркировка пространства, наделение его смыслом. Характерным является введение архитектурных знаков в переходные пространства, например во входы – выходы домов, храмов или оконные проемы, которые также являются границами между внутренним и внешним, своим и чужим пространством. Эти граничные пространства являются потенциально опасными, поэтому они в представлении древнего человека нуждаются в защите. Человек вешал перед входом в жилища череп животного или недруга, что должно было отпугивать врага, “защищать” свое жизненное пространство. Эти знаки-обереги также прошли огромный эволюционный путь от примитивно-натуральной к условной форме, утвердившейся, например, в архитектуре барокко или классицизма (рис. 4, 5). Типичным знаком-оберегом являются солярные (солнечные) знаки. Вообще знак в виде колеса абсолютно универсален. Изображение солнечного диска, которому поклонялись, часто является также символом движения, т.к. солнце в примитивном понимании “ходит по небу” и является живым существом. От более простых форм эпохи неолита уже в архитектуре Древнего Египта мы видим сложные символические изображения бога-Солнца, которые принимают законченную художественную форму, но по-прежнему устанавливаются в архитектурных объектах как символ-оберег, на граничных пространствах (рис. 6–8). Уже позднее, в христианские времена, над вратами первых храмов новой религии все также мы видим рельефные изображения солярных дисков, сочетаемых иногда с крестом, в своем генезисе имеющем “солярное происхождение”.
Рис. 12, 13. Даты постройки в архитектуре. Деталь дома сталинской эпохи, Беларусь (12). Стена усадебной хозпостройки, Беларусь (13)
Здесь, вероятно, следует вновь обратиться к семиотической теории, которая четко разделяет знаки иконические, т.е. изображающие реальный объект, символические – с условным изображением, и индексирующие, несущие смешанную реально-условную информацию [8, с. 104]. С позиции этих определений солярные знаки скорее всего индексирующие, так как подобны означаемому (круг, лучи), и в то же время условные, символичные.
Классовые, государственные образования приносят архитектурную символику, которая связана главным образом с имущественно-социальным положением. Власть олицетворяет себя архитектурно в аристократических и монарших гербах, геральдических символах государств, символически закрепляющих право на владение тем или иным пространством. Эти архитектурные символы также нередко “привязываются” ко входам, т.е. все также “охраняют” внутреннее пространство (рис. 9–11).
Рис. 15, 16. Архитектурные символы социалистического процветания, Минск
Древней традицией является введение в архитектуру реальных текстов, надписей на том или ином языке. В восточной архитектуре – это тарих, надпись над входом, которая может включать хронограмму, т.е. буквально дату основания крепости, города, мечети, либо цитату из священного текста (например, Корана). Даты с надписью по латыни “ANNO DOMINI” (в лето Господне) были широко распространены в европейской сакральной архитектуре, но могли быть использованы в других общественных и жилых постройках (рис. 12, 13).
Одним из наиболее плодотворных периодов развития архитектурной символики был период советской архитектурной неоклассики. Послереволюционные преобразования заставили архитекторов настойчиво искать диалог с непросвещенными массами. Вот что по этому поводу писал в 1935 г. замечательный зодчий А.В. Щусев: “Архитектура сама по себе искусство мало доступное, она дает лаконичный образ, а для того чтобы делать его понятным массам, обязательно привлечение живописцев и скульпторов” [9, с. 195].
Архитектурный символизм сталинской эпохи достиг высочайшего уровня, что подтверждается, например, деталями на фасадах нашей минской архитектуры. Среди знаков преобладают символы политические (звезда, серп и молот) (рис. 14), а также мотивы, указывающие на совершенство социалистического общества, его изобилие (цветы, гирлянды) (рис. 15, 16). Умело вписываются в архитектоничную композицию детали с рельефами, символизирующими отраслевую, профессиональную принадлежность того или иного здания (рис. 17).
Безусловно, художественно-композиционные приемы, характерные для неоклассических традиций (например, использование геральдических картушей), сочетаются с вполне иконическими деталями в виде реально узнаваемых объектов, что указывает на все то же стремление быть понятными широкому зрителю.
Рис. 18–20. Архитектурные “символы” в современной архитектуре Минска
Современный этап развития нашей архитектуры также стремится к диалогу. Однако этот диалог приобретает все более и более скоротечный временной характер, как бы указывая на переходность этапа общественного развития. Архитектурные детали становятся формой коммерческой рекламы или оформительства, совсем отрываясь от основного архитектурного контекста, даже не пытаясь соединиться с ним композицией, формой, материалом или фактурой. Это своего рода заплаты нашей архитектурной действительности, свидетельствующие о движении по ниспадающей (рис. 18–20).
Литература
1. Пирс, Ч.С. Элементы логики. GRAMMATICA SPECULATIVA // Семиотика. – М.: Радуга, 1983. – С. 151–210.
2. “Дао дэ цзин (книга о дао и дэ)” // Литература древнего Востока. Иран. Индия. Китай. Тексты. – М.: изд-во МГУ, 1984. – С. 227–230.
3. Чхандогья Упанишада / Пер. с санскрита А.Я. Сыркина. – М.: Наука, 1965.
4. Мириманов, В.Б. Первобытное и традиционное искусство // Малая история искусств. – М.: Искусство, 1973.
5. Меружанян, А. Начало летосчисления // Анив. – 2007. – № 6. – С. 22–27.
6. Сардаров, А.С. Книга о дорогах. – Мн.: Арт-Дизайн, 1999.
7. Фрэзер, Дж.Дж. Золотая ветвь. – М.: Политиздат, 1984.
8. Якобсон, Р. В поисках сущности языка // Семиотика. – С. 102–117.
9. Щусев, А.В. Об архитектуре // Мастера советской архитектуры об архитектуре / под ред. М.Г. Бархина. Т. 1. – М.: Искусство, 1975.
1Необходимо уточнить также, что наскальные изображения, петроглифы, появляются не только в замкнутом пространстве, но и вне его, например на путях сообщений [6, с. 59–62], что, однако, также означало способ пространственной организации.