Существует множество определений термина “ансамбль”. Ограничимся констатацией того, что “понятие ансамбля исторично, и представление о нем в различные эпохи может не совпадать: в XVIII – 1-й половине XIX в. представление об ансамбле в большей мере соответствовало современному понятию композиции”1.
Не всегда совпадают и “границы” этого понятия. Если руководствоваться сугубо эстетической точкой зрения, градостроительный ансамбль может определяться как “градостроительное образование, облик которого отвечает высоким художественным требованиям”2. Рассматривая проблему в историко-культурном аспекте, увидим, что данное определение применимо только к современному градостроительству. Действительно, сообщество архитекторов или даже отдельные его члены вправе решать, что из созданного ими (в крайнем случае – их ближайшими предшественниками) соответствует (или не соответствует) такому определению.
Если же руководствоваться историко-культурными критериями, то под понятие “градостроительного ансамбля” автоматически, уже в силу фактора хронологии, подпадают все “…исторические центры поселений, фрагменты исторической планировки и застройки…”3.
Различные катаклизмы, которыми был так богат ХХ век – военные, социально-культурные и, не в последнюю очередь, “волюнтаристски-восстановительные” (результаты их уже через 10–15 лет наиболее адекватно характеризуются афоризмом “хотели, как лучше, а получилось, как всегда”), лишили нашу республику, по самым приблизительным оценкам, от 60 до 80% того корпуса недвижимых историко-культурных ценностей, который сформировался на ее территории за предыдущее тысячелетие.
В этой связи на первый план выходят проблемы даже не реальной, но хотя бы кабинетной (академической) реконструкции утраченных полностью или частично, а также поврежденных различными “новациями” архитектурных ансамблей, ни один из которых не дошел до наших дней в том состоянии, в котором он находился на рубеже XIX–XX вв.
Практика показывает, что исторические планы городов и крупных местечек, составленные в XVIII – 1-й половине XIX в. военными и гражданскими специалистами (далее – ИПГ)4, являются не просто основным, но единственно бесспорным источником для научной реконструкции градостроительных ансамблей. Для более мелких местечек и усадебно-парковых ансамблей, “не удостоившихся” специальных планов, историческими источниками такого уровня могут являться крупномасштабные карты соответствующего периода.
Исходя из того, что данные методологические посылки вряд ли требуют особых доказательств на теоретическом уровне, рассмотрим некоторые как позитивные, так и негативные примеры, свидетельствующие, на наш взгляд, об исключительной роли ИПГ в практике научной (академической) реконструкции градостроительных и усадебно-парковых ансамблей.
Прежде всего ограничим круг примеров хронологическими рамками: XVI – 1-я половина XIX в., так как для реконструкции градостроительных ансамблей на более ранний период ИПГ необходимо применять с большой осторожностью, подробно обосновывая в каждом конкретном случае пригодность данного плана для ретроспективного анализа градостроительной структуры пяти-, шестивековой давности5, а также соотносить гипотезы с материалами археологических исследований (если они существуют).
Остановимся также на некоторых положениях методологического характера – уточним ключевые, с нашей точки зрения, элементы градостроительных и усадебно-парковых ансамблей, выявляемые, как правило, только на основе анализа соответствующих ИПГ или крупномасштабных карт.
Для градостроительного ансамбля:
1) детали исторического ландшафта (русла рек, поймы, возвышенности, заболоченные участки и т.п.);
2) площадь (или система площадей), уличная сеть, локальные центры инфраструктуры (храмы, монастыри);
3) военно-административный центр (замок либо два замка – “верхний” и “нижний”); линия (элементы) общегородских укреплений; основные коммуникационные узлы: брамы, дороги, а также развилки дорог в ближайших окрестностях города или местечка, соответствующие сложившейся структуре внешних связей.
Для усадебно-паркового ансамбля:
1) детали исторического ландшафта (в т.ч. естественные и искусственные водные системы);
2) парадный двор – хозяйственный двор (фольварок); пятна каменной и деревянной застройки; подъездная аллея и система внутренних коммуникаций;
3) парк – его границы; система аллей; пятна построек на территории парка.
Только выявление (точнее – “адекватное прочтение”) именно этой информации, содержащейся в ИПГ, может решить основную, на наш взгляд, задачу любой научной реконструкции градостроительного или усадебно-паркового ансамбля. Определим эту задачу как “историческое соответствие”, оставив в стороне такие широко применяемые при описании градостроительных ансамблей категории, как “перспектива”, “видовые точки”, “высотные доминанты”, “композиционные оси”, “семантические и пространственные связи”, и другие – все эти характеристики и определения носят сугубо искусствоведческий характер, т.е. вторичны по отношению к информации, содержащийся в историческом источнике, коим, собственно, и являются ИПГ.
Информационное поле ИПГ, как и ряда других исторических источников, обладает определенной “глубиной” и, соответственно, несколькими уровнями информативности. Первый уровень – “прямая”, или визуально-воспринимаемая информация, выявляемая при простом сопоставлении ИПГ и более поздних (современных) планов.
Так, например, местечко Жировичи начиная с XVII в. – один из наиболее значительных сакральных центров Беларуси, во 2-й половине XIX в. воспринималось современниками как “…две прямые линии (застройки)… образующие одну улицу”, т.е. был утрачен главный планировочный элемент местечка – торговая площадь.
Обнаруженный нами в фондах РГВИА план Жировичей, зафиксированный на “дорожной карте” 1797 г.6, позволил выявить местонахождение и конфигурацию двух площадей – торговой и “сакральной”, первая из которых была к середине XIX в. полностью утрачена, а вторая, частично застроенная, воспринималась уже как небольшая площадка перед входом в соборный храм монастыря (рис. 1, а, б).
Подобная информация “первого уровня”, содержащаяся в ИПГ, может быть использована исследователем, так сказать, “в чистом виде”. Однако простая перерисовка планов, даже с нанесением на них ныне не существующих элементов градостроительных ансамблей, никоим образом не является исторической (научной) реконструкцией, хотя зачастую именуется таковой.
Выявление информации “второго уровня” становится возможным только в рамках решения какой-либо конкретной задачи, заранее поставленной исследователем, – проще говоря, чтобы получить ответ, нужно сформулировать вопрос. Уже эта начальная стадия требует не только сопоставления нескольких планов, но и привлечения для их анализа иных источников (письменных, картографических, иконографических, археологических), притом зачастую косвенных.
Использование информации “второго уровня” позволяет выполнять исторические реконструкции (описательные или графические), остающиеся, однако, на уровне научной гипотезы.
В качестве примеров можно привести гипотетическую реконструкцию линии наружных укреплений Мстиславля и его планировочной структуры, в т.ч. центральной (рыночной) площади XVI–XVII вв., полностью утраченных после перепланировки города в 1780–1790-х гг., или реконструкцию системы водной обороны Лидского замка XIV–XV вв., основанием для которой послужил анализ ландшафтной ситуации в окрестностях замка, проведенный на материале нескольких планов конца XVIII – начала XIX в. (рис. 2, а, б) 7.
Информация “третьего уровня”, пригодная для создания полноценных исторических реконструкций, может быть получена методом композиционно-модульного анализа, предполагающего выявление метрики первоначальной планировочной структуры исследуемого объекта – местечка, города или какой-то его части, например главной площади, на определенный период времени.
Для проведения подобного исследования в полном объеме необходимо совместить приведенные к соответствующему масштабу ИПГ с современной съемкой, определить “точки совмещения”, выбрать точку построения модульной сетки, определить модуль и т.д.
Примерами использования информации “третьего уровня” могут служить, в частности, реконструкция ансамбля главной площади Полоцка на период рубежа XVIII–XIX вв., Бобруйска на середину XIX в., Чечерска на конец XVIII в. (рис. 3, а, б, в)8, реконструкция “плана Несвижа”, составленного в 1586 г. Дж.М. Бернардони9, реконструкция планировочной структуры Жировичей на 2-ю половину XVIII в. (рис 1, б)10 или фундаментальная монография, посвященная исследованию и реконструкции планировочной структуры средневекового Гродно11.
Как исключение может быть использована и иная методика, диктуемая в каждом конкретном случае соотношением тех или иных видов источников. В качестве примера можно привести опыт реконструкции автором градостроительного ансамбля, сложившегося во 2-й половине XIX в. на территории б. Минского замка (рис. 4), уникальность которого заключалась в том, что он точно фиксировал внутреннюю планировку и очертания укреплений этого древнего ядра города. Основные характеристики объекта реконструкции и связанного с ним комплекса источников следующие:
1) сам объект не существует как таковой уже более 50 лет;
2) материалы “исторической” топосъемки фрагментарны и лишь с большим трудом могут быть соотнесены с современной ситуацией;
3) ИПГ в обычном понимании либо отсутствуют, либо не могут быть использованы, так как были выполнены в слишком малом масштабе;
4) зато есть практически полный корпус схематических, но крупномасштабных планов (с размерами), фиксирующих отдельные участки застройки (домовладения).
Реконструкция была проведена путем “сложения” этих “фрагментов ИПГ”12, что представляло значительные сложности из-за наличия нескольких криволинейных периметров (улицы, повторявшие линию бывших валов замка). К сожалению, один из основных элементов полной научной реконструкции – привязка к реальной планировочной ситуации – не может быть выполнен без проведения археологических раскопок данной территории.
В то же время попытка исследователя в силу тех или иных причин обойтись в процессе научной реконструкции без исторических источников, адекватных поставленной задаче (в данном случае – ИПГ), включая попытки использования для ретроспективного анализа более поздних планов (даже межвоенных), не только порождает досадные неточности, но и приводит к ошибкам принципиального характера.
Так, например, реконструкция плана Щучина на конец XVIII – 1-ю половину XIX в., для которой автор использовал
“…схематичный план конца XIX в., дополненный в 1923 г., геодезические съемки… 1970–2000 гг., данные литературных источников и опроса старожилов”13, как можно видеть, имеет очень мало общего с реальным планом города 1-й половины XIX в.14 (рис. 5, а, б).
Основные ошибки реконструкции:
1) превращение периметра центральной площади из квадрата в вытянутый прямоугольник, продолженный улицей, выходящей по достаточно крутому рельефу к пруду – южной границе усадебно-паркового комплекса. Улица и площадь явно претендуют на “композиционную ось”, объединяющую этот комплекс и планировочную структуру центра местечка;
2) увеличение общей площади застройки почти в два раза (по сравнению с его реальной площадью на 1-ю половину XIX в.) за счет множества периферийных улиц, которые в действительности появились не ранее 1870–1900-х гг.
Первоначальная (точнее, проектная) планировочная структура Щучина, судя по его наиболее сохранившимся к середине XIX в. центральной и южной частям, представляла собой типичный пример регулярной планировки местечка, широко распространенной на территории ВКЛ со времени проведения волочной померы (т.е. со 2-й половины XVI в.).
В основу плана, составленного, видимо, не позднее рубежа XVI–XVII вв., были положены модуль в 1 лит. шнура (48,7 м) и стандартная схема: прямоугольная торговая площадь с перпендикулярно расходящимися от ее углов улицами. Западная сторона площади была привязана к дороге из Лиды на Мосты – Волковыск, а южная сторона – к дороге на Каменку – Гродно. Площадь была запроектирована очень большой – 3х3 лит. шнура, т.е. примерно в три раза больше современной центральной площади города, разместившейся в ее юго-западном углу. Южная граница местечка проходила по линии современной ул. Фрунзе.
Реконструкция местечка Желудок, выполненная по той же методике и на основе аналогичных источников (схематичный план 1920–1930-х гг. и современная топосъемка), также вызывает определенные сомнения. В данном случае они относятся не к главной площади местечка, очертания которой сохранились практически полностью до наших дней, а к геометрически правильному восьмиугольнику периферийных улиц (рис. 6)15.
Роль адекватных исторических источников в реконструкции усадебно-парковых ансамблей проиллюстрируем на примере сопоставления реконструкции усадебно-паркового комплекса в Логойске, проведенной на основе съемки 2-й половины XX в. и визуальных наблюдений автора16, и фрагмента крупномасштабной карты середины XIX в. (рис. 7, а, б) 17.
В заключение еще раз повторим, что, только имея в своем арсенале результаты комплексного анализа хотя бы одного исторического плана (карты) градостроительного или усадебно-паркового ансамбля, хронологически и тематически соответствующего поставленной задаче, исследователь может приступать к научной реконструкции объекта.
Примечания
1Аполлон. Изобразительное и декоративное искусство. Архитектура. Терминологический словарь. – М., 1997.
2Градостроительство и территориальная планировка. Понятийно-терминологический словарь. – Мн., 1999.
3Нечаев, Р.Т. Недвижимость (Землеустройство. Градостроительство. Экономика). Терминологический словарь. – Казань, 2000.
4Боровой, Р.В. Планы городов Беларуси как исторический источник: Вопросы классификации, архивной эвристики и библиографического описания // Гістарычна-археалагічны зборнік / НАН Беларусі. Інстытут гісторыі. – Мн., 1998. – № 13. – С. 162–172.
5Пример – использование Л.В. Алексеевым плана Минска конца XVIII в. как основы для реконструкции “топографии древнего Минска”, т.е. XII–ХIII вв. (включая сюда и дорожную сеть в ближайших окрестностях города), предпринятое без учета перепланировки правобережной части Минска во 2-й пол. XVI в.; Подробнее: Боровой, Р.В. Историческая топография древнего Минска / Гістарычна-археалагічны зборнік / НАН Беларусі. Інстытут гісторыі. – Мн., 1997. – № 12. – С. 34.
6Боровой, Р.В. Загадки Жирович // Архитектура и строительство. – 2001. – № 1.
7Боровой, Р.В. Развитие планировочной структуры Мстиславля (XII–XIX вв.) // Строительство и архитектура Белоруссии. – 1989. – № 4; Он же. Планы Лиды как исторический источник… // Архитектура и строительство. – 2006. – № 4.
8Чантурия, Ю.В. Композиция архитектурного ансамбля главной площади Полоцка в конце XVIII – XIX в. // Архитектурное наследство. – М., 1996. – Вып. 41. – С. 111–118; Он же. Градостроительное искусство Беларуси. – Мн., 2005. – С. 184, 225–227.
9Bernatowicz, T. “Nesvisium metropolis ducatus”. Nieznany przyk?ad urbanistyki manierystycznej // Artes atque humaniora: Studio Stanislao Mossakowski sexagenario dicata: Zb. Art. – Warszawa: In-t sztuki Polsk. Akademii nauk, 1998. – S.161–167.
10См. прим. 6.
11Кишик, Ю.Н. Градостроительная культура Гродно. – Мн., 2007.
12Боровой, Р.В. Между Свислочью и Немигой: “Замок Минский” – история и современность // Архитектура и строительство. – 2003. – № 1. – С. 34–35.
13Чантурия, Ю.В. Градостроительное искусство… С. 160–161.
14РГВИА. Ф. 386, оп. 1, ед. хр. 252, л. 35.
15Чантурия, Ю.В. Градостроительное искусство… С. 162–163.
16Федорук, А.Т. Старинные усадьбы Минского края. – Мн., 2000. – С. 173–184; Он же. Садово-парковое искусство Белоруссии. – Мн., 1989. – С. 134.
17Боровой, Р.В. Исторический центр Логойска // Архитектура и строительство. – 2008. – № 9. – С. 30.